Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

– Чего лучше, – согласился Мышкин. – В Москве нельзя долго быть. Душно здесь. Как в братской могиле.

Выпили за вечер немного, шесть бутылок красного вина, но обе женщины осоловели и около одиннадцати отправились спать. Мужчины засиделись за полночь, незаметно перешли на водяру. Терпеливо ждали, когда всплывет на поверхность то, что обыкновенно прячется на дне стакана, И когда наконец это произошло, одновременно ощутили в жилах могучий ток кровного родства…

* * *

Позвонил Илларион Всеволодович на четвертый день после переворота. Никодимов ждал этого звонка, маялся, начал думать, что, может, ошибся в каких-то расчетах.

Услышав в трубке знакомый, бархатно-усталый голос, мигом успокоился.

– Здорово, Колдун. Как поживаешь, старый разбойник?

– Твоими молитвами, Лариоша.

– Значит, все же осилил, одолел моих ребятишек?

– Не я, Лариоша, не я. Весь народ против них поднялся.

Куприянов, недовольно хрюкнув, заметил:

– Не юродствуй, старина, а то заплачу… Так что же там у вас на самом деле произошло?

Никодимов, поудобнее устроившись в кресле, с удовольствием растолковал. Ошибка была не в исполнении, Хакасский постарался на славу и сделал все, что мог, он талантливый реформатор, но затея была обречена с самого начала. Почему? Да все по тому же самому, о чем Никодимов предупреждал много раз, но его не слушали.

Здесь Колдун не удержался от шпильки:

– Ты, Лариоша, возомнил себя Богом, это глупо.

Бог один, и он, как известно, на небеси.

– Не отвлекайся, – буркнул Куприянов.

В такой глобальной задаче, наставительно продолжал Никодимов, внутренне торжествуя, как встраивание огромного северного конгломерата в мировую, управляемую систему, нельзя не учитывать одну простую вещь: уникальной способности так называемых россиян к социальной и биологической регенерации. Это молодая нация, не инки, не индейцы, и у нее чудовищные резервы видовой энергии. Здесь возможны только два решения проблемы: полное физическое искоренение, что в принципе почти нереально, или кропотливая, многовекторная работа по изменению генетического кода. Работа, которая, возможно, растянется на десятилетия, зато не будет таких позорных провалов, как сегодня. Похоже, это начал понимать и Хакасский, да слишком поздно. Его поезд уже ушел.

– Твои мальчики в коротких штанишках, – съязвил Колдун, – хотели сделать по-быстрому, и гляди, что натворили. Где они сами теперь?

– Радуешься? – с плохо скрытой угрозой пробасил Куприянов. – Нашей общей беде радуешься, старый ведьмак?

Колдун угрозу пропустил мимо ушей. Он знал, на что способен великий магистр, но и пределы его возможностей ему были известны.

– Не радуюсь, сожалею. Такие ошибки, Лариоша, для нас непростительная роскошь. Мы ведь уже старые люди.

Наступила пауза в разговоре. Колдун прямо-таки шкурой чувствовал, какая на другом конце провода шла борьба. Магистр был истинным владыкой, с неукротимой натурой, годы его не изменили. Ему всегда требовались большие усилия, чтобы смирить гордыню перед необходимостью принятия рациональных, выверенных решений, не зависящих от эмоций.

С облегчением Никодимов услышал наконец спокойный, словно чуть подсушенный, голос магистра:

– Ничего, Колдун, неудачный эксперимент – тоже полезный опыт. Не получилось сейчас, наверстаем завтра.

Но тебя прошу, прими меры. Нельзя допустить, чтобы зараза перекинулась из Федулинска дальше. Надо закупорить дыру. Справишься, старина?

"Я-то справлюсь, – грустно подумал Никодимов, – а вот справишься ли ты?" Он по-прежнему, как и десять, и двадцать лет назад, не переставал надеяться, что придет заветный день и уже не он будет выслушивать высокомерные указания магистра, их роли поменяются. Но сейчас опять об этом думать рано.

Он уверил Куприянова, что ситуация под контролем, волноваться и пороть горячку нечего. Лишь попросил выяснить, каким капиталом располагает этот чертик из табакерки, этот странный юноша-маньяк, налетевший на город, как шаровая молния.

– Очень важно, Лариоша. Откуда у них деньги? Откуда у них большие деньги? Если есть финансовые потоки, которые мы не учитываем, сам понимаешь, это пострашнее кукольного федулинского бунта.

– Выясним, – пообещал Куприянов и с ноткой какого-то неожиданного смирения – неслыханное дело! – спросил:

– С мальчишкой что делать? Убирать?

– Не торопись, Лариоша. С мальчишкой еще поработаем. Это непростой мальчишка. Он может быть полезен.

Кстати, где он сейчас?

– Отлеживается в "Гардиан-отеле", представь себе.

К нему волчара этот явился, разлюбезный твой Харитон.

С какой-то бабой-чумичкой. А с этими что?

– И их не трогай. Пусть погуляют пока. После разберемся.

– Саню Хакасского немного жалко, – признался Куприянов. – Перспективный был хлопец. Я его как сына любил.

– Нашел кого жалеть, – искренне удивился Колдун. – Да на Руси такого дерьма в любой заднице по куче.

– Циник ты, Колдун. Сам же сказал, старые мы уже.

Утраты, утраты, сколько их было, страшно вспоминать.

И от каждой – царапина на сердце.

– Выпей валерьянки, оттянет, – посоветовал Колдун.

На том и расстались.

Ночь, тишина, свет луны в высоком окне. Анечка притаилась под боком теплым комочком родной плоти.

– О чем думаешь? – спросил Егор.

– Страшно жить, милый. Ох как страшно жить! Даже уснуть боюсь.

– Я же с тобой.

– А вдруг тебя убьют?

– Меня не убьют, – утешил Егор. – У них руки коротки.

Анечка ему поверила.