Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

Анатолий АФАНАСЬЕВ

УЖАС В ГОРОДЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Для счастья человеку ничего не нужно, кроме денег.

В Федулинске эту простую демократическую истину усвоили раньше, чем в Москве. Меченый Горби еще уныло вещал из Кремля о преимуществах социализма с человеческим лицом, ссылаясь на мнение своего деда тракториста, а в городе уже открылся коммерческий ларек.

Федулинск – небольшой промышленный городок в ста километрах от столицы, ничем не выделяющийся среди сотен и тысяч точно таких же российских мини-мегаполисов, и его рыночные успехи объяснялись тем, что население, кормившееся от "оборонки", в значительной мере состояло из научной интеллигенции и, откровенно говоря, задолго до всяких реформ было нацелено умом на непреходящие западные ценности.

Ларек открыла бабка Тарасовна, известная в определенных кругах под кличкой "Домино". Пожилая, но еще цветущая женщина, до того, как объявили свободу предпринимательства, пробавлялась торговлей самогоном из-под полы, причем самогон у нее был особенной ядрености: неопытного человека валило с ног со стакана. Секрет убойного пойла (чабрец, табачная крошка) открыл ей сожитель, смурной, пришлый человек с тихой фамилией – Мышкин. На паях они зарегистрировали коммерческую точку – обыкновенный дощатый навес и под ним деревянный столик со скамейкой, но возможно, это был один из первых частных шопов во всей полудикой, дорыночной России.

Поначалу торговали все тем же самогоном, расфасованным в пивные бутылки, да вдобавок шерстяными носками и рукавицами, кои в избытке поставляли трудолюбивые окрестные старушки. Однако не прошло и полгода, как навес застеклили, стены обили вагонкой – и в нарядной витрине засверкали товары первой необходимости: жвачка, импортные сигареты, пакеты с кошачьим и собачьим кормом (под самогон – самое оно), а также множество консервных банок и пластиковых бутылей с ослепительными наклейками, непонятно чем наполненные. Откуда взялось вдруг все это богатство – великая тайна, но народ, особенно молодежь, валом повалил, чтобы полюбоваться манящей звездочкой мировой цивилизации.

На ту же пору объявился в Федулинске и первый натуральный рэкетир, коим оказался местный хулиган Гоша Мозговой, как раз вернувшийся в город после четырехлетней принудительной отлучки.

В середине рабочего дня Гоша забрел на рынок, похмелился с пацанами в павильоне "Пиво-воды", а для дальнейшей заправки ни у кого не оказалось денег. Тут кто-то из молодых и надоумил Гошу:

– Сходи, Георгий Иванович, к бабке в ларек. Она же бесхозная.

Мозговой сразу понял:

– Точно бесхозная?

– Падлой буду, – поклялся юнец.

Вразвалочку, солидно дымя сигаретой, весь в наколках, Гоша подошел к ларьку и завел с Тарасовной деловой разговор.

– Что, бабка, как торговля идет? Никто не обижает?

– Да кто ж меня обидит, миленький? У нас тут все свои.

– Ну а вдруг?

– Тебе чего надо-то, Гошенька? Бутылочку, небось?

– Бутылочку само собой…

Мозговой изложил свои условия. С этого дня он, дескать, берет ее под свою крышу, и теперь она может никого на свете не бояться: ни бандитов, ни финансового инспектора, ни участкового. Кто сунется с претензией, с тем он лично разберется. Но за охрану бабка должна платить процент.

– Две штуки в месяц не много будет, а, Тарасовна?

По тусклой ухмылке Тарасовна поняла, что он не шутит, отозвалась с готовностью:

– Да-да, Гошенька, такому красавцу весь магазин отдала бы, будь моя воля. Но ведь я не одна. Посоветоваться надо.

Шумнула – и из тенька выполз ее смурной сожитель Мышкин. В двух словах бабка обсказала ему суть дела: мол, такая нежданная радость, теперь у них есть защита от всех невзгод, но за две тысячи в месяц.

– Всего-то? – удивился Мышкин. – Так это же почти задаром.

Гоша Мозговой уже понял, что сунулся не по чину.

В коренастом громиле с бельмом на левом глазу и со свернутым набок шнобелем он угадал опытного ходока, но отступать было поздно.

– Можем поторговаться, – заметил нагло. – На сумме не настаиваю.

– Счас поторгуемся, – ответил Мышкин и без резкого взмаха двинул ему кулаком в ухо. Удар был столь силен, что громоздкий Мозговой кувыркался по воздуху метров пять, пока не врубился семипудовой тушей в прилавок с овощами. Там Мышкин его настиг и охаживал сапогами еще минут пять на потеху гуляющей по базару публике. К концу экзекуции от начинающего рэкетира осталась одна наколка да синий, раздувшийся пузырь вместо молодецкой рожи.

За это время бабка Тарасовна привела сержанта Федюню, справедливого опекуна над всей здешней торговлей. Сержант нес под мышкой полиэтиленовый пакет с подаренным Тарасовной гостинцем. "

– Как же понимать? – строго обратился сержант к ворочающемуся под прилавком рэкетиру. – Только вышел на свободу и сразу за старое? Что ж, парень, будем оформлять как рецидив.

Гоша сплюнул на землю выбитые зубы и что-то невнятно промычал в свое оправдание.

Двое мужиков-доброхотов помогли сержанту отнести окровавленного богатыря в отделение.

Разумеется, платить бабке Тарасовне все равно пришлось, и не ей одной, но это уже другая история…

Бабка Тарасовна до встречи с сожителем Мышкиным три раза побывала замужем, и от каждого брака у нее осталось по сыночку. Двое старших, Иван и Захар, давно обустроились со своими семьями, мать редко навещали, а младшенький, Егорушка, жил при ней. Уродился непутевый, ущербный, про таких говорят, пыльным мешком трахнутый. Как с ним ни бились, до восемнадцати лет доллара от немецкой марки не мог отличить. Да и было в кого. Батяня его, Петр Игоревич, прожил с Тарасовной около пяти лет и за это время копейки в дом не принес, того, что зарабатывал на оборонке, хватало разве что на собачье пропитание, зато гонору в нем было хоть отбавляй. С законной супругой разговаривал сквозь зубы, презирал за самогон. А для кого она старалась? Ладно бы на своей оборонке достиг высоких степеней, так и того не было. Изображал ученого, а до седых волос все ходил в старших сотрудниках на двухстах целковых. Никчемно жил и погиб соответственно. Какая-то в институте авария случилась, он первый полез починять, его током и скосило. От солидного, крутолобого пузана осталась черная обгорелая головешка. На похоронах произносили торжественные хвалебные речи: герой, бескорыстный труженик и прочее – у Тарасовны от умиления слеза выкатилась, ну-ка, думала, пожалуй, не меньше пяти тыщ отвалят откупного! Накося, отвалили! Помыкалась по высоким кабинетам, до самого директора дошла, и везде на нее глядели, будто за милостыней явилась. Еле-еле на детей выбила бесплатные путевки в Кисловодск, на воды.

И тут опять насмешка: зачем, спрашивается, ее парням в Кисловодск, чего лечить? Что ж, поганые были времена, над людьми глумились по-всякому…

Егорка – весь в отца. Сызмалу, бывало, обложится журналами, уткнется в них носом – и жрать не дозовешься. Другие дети в соответствии с возрастом – мяч пинают, с девочками по углам тискаются, шалят кто как умеет, а для Егорушки одна утеха – паяльником в радио залезть. И старшие братья, смелые, оборотистые, хваткие, для него не пример, и материны упреки – не в урок.

Так и рос дичком в родной семье.

Но надо признаться, больше других Тарасовна младшенького жалела – за речи затейливые, за тайное упрямство, за ясные очи. Знала, Иван с Захаром при любой погоде устоят, от нее переняли волю к процветанию, а бедного Егорушку любой злодей походя переломит пополам: хрупок, горд, беззащитен. После школы начал в институт, в Москву собираться, ну это уж вовсе смешно. Какие институты, когда только-только свободу дали – и надолго ли?

Следом за Михайлой-пустомелей явился натуральный царь Бориска – и завертелась адская карусель. Тут уж каждый, кто с умом, догадался: не зевай, греби под себя, строй счастье земное – другого такого случая не будет.

– Егорушка, родненький, – сказала сыну. – Оторвись от книжки, протри зенки-то. Погляди, какая славная жизнь наступила. У меня уже три магазина на тебя переписаны. Склады в Назимихе оформляем, бывшие амбары совхозные. Такие помещения, половину Турции упихнешь. К Рождеству, даст Бог, земельки прикупим на озере, за Сухим логом, директор рыбхоза, пьяница этот Игнатов, задаром отдает, ему все одно в тюрьму садиться, хочет, болезный, гульнуть напоследок… Ну чего тебе еще надо, сынок?

– Ничего мне не надо, матушка.

– Пойми, сыночек, разве ж я одна управлюсь со всем хозяйством? Чай не молоденькая. У братиков своих дел по горло, они нам теперь не подмога. Захар бензоколонку ладит, у Ивана мастерская и автомагазин, осуждать нельзя. Но мне-то каково? Или для себя стараюсь?