Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

Куснула кончик яркой косынки и засмеялась.

— А под меня смогла бы подстроиться, если б я сдурел и женился на тебе? — оскалился Юрась.

— Ох-ох-ох! Несчастный будет тот, кому достанусь я…

Повозку трясло, краешек белой груди Агнии трепетал в глубоком вырезе платья. Юрась хмыкнул.

«Черт! Хоть бы пуговку застегнула. Впрочем, откуда там пуговка? Нарочно не пришила, дразнит… Видимо, все-таки мажется она сметаной, ишь коленки какие белые! Не иначе в маманю свою пошла… Бабка Килина сплетничала, будто тетка Гашка искони моет по утрам свою толстую ряшку обратом, чтобы выглядеть свежей, как цветок. Ой, с ума можно спятить от такого цветка! Неужели и Агния когда-то станет такой, как ее мать?» — подумал Юрась с ужасом и представил себе: вот она везет в райпотребсоюз бидоны с молочными продуктами, заезжает в лес, где ее никто не видит, черпает горстью из бидона и…

Туча, ворчавшая поначалу на западе, неслась теперь во всю прыть, загораживая небо. Стало невыносимо душно. Форменная парная, даже веником березовым пахнет. Видать, и Агнию разморило, молчит. Молчит и Юрась, не знает, о чем с ней говорить. Проклятая застенчивость, она всегда тяготит его, как ярмо. И когда он отделается от нее? Стыдно перед сверстниками. Сидит, развесил уши. Разве так надо с женским полом? Специалисты, поднаторевшие в таких делах, говорят, надо вот так…

И он, охватив неловко Агнию за плечи, запустил с отчаянной решимостью руку ей за пазуху. Агния вздрогнула. «Сейчас закатит оплеуху…» — приготовился Юрась, вобрав голову в плечи. Но ожидаемой затрещины не последовало, лишь над изумленными глазами Агнии взлетели испуганно брови. Вдруг она рассмеялась ему в лицо:

— Эх ты!.. Юрась-карась… Наслушался глупостей и туда же…

Агния резко повернулась и одним махом нахлобучила Юрасю кепку до самого подбородка, Юрась схватился за козырек, и тут раздался свист. Эх, откуда и прыть взялась у мерина — зачеканил копытами по дороге, только пыль клубами…

Все это произошло в одно мгновенье. Повозка дернулась, Юрась не удержался и головой — в бидон. Ничего не видит. Проклятая кепка так туго налезла — не стащишь. А Агния, стоя на коленях, размахивает вожжами, подбадривает мерина. Тот в струну тянется, встречный ветер сбивает с удил клочки белой пены, повозка, грохоча и подпрыгивая, несется к селу, а навстречу — темная стена дождя.

…Высаживая возле дома промокшего до нитки Юрася, Агния спросила невинным голоском:

— Сушиться будешь или в кино придешь? Сегодня суббота…

Дома Куприян, хитро улыбаясь, спросил:

— А, ну-ну, показывай, какой костюм спроворил?

— Э! Напрасно ноги бил: сказали, завтра будут продавать костюмы, — соврал Юрась, пряча глаза. — Встану пораньше, съезжу еще раз.

— Они и завтра черта лысого тебе продадут, — пробурчал дядя. — Что получше — к рукам приберут, а на прилавок дерьмо выкинут.

…После дождя утро тихое, дымчатое. Гроза, как добросовестная уборщица, вымыла дорогу, и она, не тронутая с рассвета колесами, лежала ровная и немного шероховатая, как новый напильник. Юрась стоял в кузове машины, положив руки на ободранную крышу кабины, поеживаясь от пахучей лесной прохлады. Косым лучам низкого солнца не под силу было пробить зеленую завесу листьев, подернутых туманцем.

Ехал Юрась в райцентр с простым и ясным планом действий, составленным вчера. План таков: первое — заявить в милицию, второе — указать властям склад ворованного в лесу и, наконец, третье — посмотреть, как арестованную шайку отправят в тюрьму.

Сейчас, в дороге, обдумав все еще раз на свежую голову, он сказал себе: «Нет, брат, в милицию, пожалуй, соваться не стоит. А то как бы, чего доброго, самого не упрятали… Почему? Да потому даже, что «Три К», Коржевский, шишка районного масштаба, у него власть в руках. Нет, надо идти в райком партии».

В райцентре непривычное оживление. Утро, выходной день, а улицы полны народу, ни дать ни взять — праздник. Только лица почему-то какие-то странные, не по-праздничному озабоченные. Навстречу то и дело попадаются люди, все куда-то спешат. А эти, видать, не иначе как с рассвета хлебнули: горланят кто в лес, кто по дрова, поют под гармошку.

— И то живут люди — не тужат… Все празднуют… — прошамкал с добродушной издевкой невзрачный дедок, Юрасев попутчик, сидевший в углу кузова полуторки.

Юрась соскочил с машины возле райкома партии, и тут лишь до его слуха долетело тревожное слово «война». «Война? С кем? Напала Германия? А как же договор о ненападении?» — подумал Юрась наивно.

«Бомбили Киев, Севастополь, Минск. По всей западной границе бои». Вот оно что! Это, видать, не Халхин-Гол и даже не «линия Маннергейма».

Юрась как-то сразу стал серьезней. В райкоме толкучка, встревоженные люди то и дело появляются в приемной секретаря, торопливо разговаривают между собой, звонят по телефону, заходят в кабинет и тут же уходят. К первому секретарю райкома трудно пройти, а если и удастся, то все равно не поговоришь с ним наедине. А у Юрася не такого, сорта дело, чтобы рассказывать о нем при всех. Нужно подождать, выбрать момент, когда народу поубавится. Но где там! Вон сам майор Купчак вышел из кабинета и быстро понесся куда-то. «Давай, давай, немного осталось бегать — насидишься…»

Чтобы быть поближе к кабинету, Юрась протиснулся в приемную. У секретаря как раз закончилось экстренное совещание, и из двери выходил разный ответственный люд.

— Папа! — услышал Юрась за спиной чей-то взволнованный голос. Оглянулся. Посреди комнаты стояла девушка. Юрась даже рот раскрыл от неожиданности. Бледные щеки показались Юрасю похожими на цветки лилии, к которым нельзя прикасаться, иначе останется след. Эта девушка, одетая в темно-синее, казенного покроя платье, украшенное белым воротничком, не бросалась в глаза сразу, как Агния или как другие, чья заметная всем красота подавляет, требует восхищения и всеобщего внимания. Ее волосы не были того радостного цвета, который вызывает сравнение с солнцем, они, были русые, с более светлыми концами, видно, выгоревшими за летний месяц. Бывают глаза, покоряющие неотразимостью, они как бы вызывают на поединок любого, глаза же этой девушки казались отрешенными, она не видела никого. Вдруг порывисто подалась к двери и… мать честная! Юрась захлопал глазами. Так вот кому она крикнула «папа»! Коржевскому! Такое открытие моментально превратило девушку в глазах Юрася в уродливое чучело.

Коржевский взял ее легонько за плечи, сказал что-то нетерпеливо и подтолкнул к выходу. Она прошла мимо Юрася. Конечно, чучелом ее не назовешь. «Жалко, черт побери, девчонку!.. Должно быть, и понятия не имеет, что отец ее вор. А может, не стоит сегодня сводить счеты с шайкой расхитителей, отвлекать внимание ответственных людей на уголовных преступников, когда идет война? Секретаря райкома жаль, скверную новость подсуну я ему в недобрый час… Надо, пожалуй, повременить».