Проводник в бездну: Повесть - Василь Григорьевич Большак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люди не смотрели друг другу в глаза — им стыдно было растаскивать выращенное, взлелеянное своими руками добро. Только Поликарп Налыгач со своей дородной Федорой спокойно и по-хозяйски, задрав голову, прохаживались возле амбара. Они кряхтели возле полнехоньких мешков, складывали добро на две пароконные подводы. Таким Гриша никогда не видел деда Поликарпа, неприметного и тихого человека, единственного раскулаченного богатея, которому как-то удалось вернуться из дальних краев в село.
Натаскали Налыгачи полные телеги мешков, уселись на них поудобней.
И только теперь Гриша увидел Яремченко. Он тяжело вышагивал, заложив руки за спину, по двору и из-под насупленных бровей грустно наблюдал невеселую возню вокруг.
— Дикость! — одно и сказала Марина, окинув взглядом артельный двор. Такую катавасию она видела только на ярмарках.
Поликарп указал кнутовищем на председателя колхоза, прищурил глаз и что-то шепнул Федоре. Та даже затряслась от смеха. Так и давил смех Налыгачей, когда кони, посапывая, потащили их телеги со двора.
Подошел Антон Степанович, тихо сказал Марине:
— Возьми-ка и ты коня… И подводу.
Она выпрямилась, выпустила из рук еще пустой мешок.
— Как-то неудобно… Иван мой… активистом… был.
— Ничего, ничего, бери. Пригодится в нужде. Не сумели со скотом отправить, теперь поздно. Чернигов и Полтава уже…
Мама стояла, словно окаменевшая.
— Правда?
— Правда, Марина… Ну, бери, бери… Вон дед Денис запрягает.
Возле конюшни возился с упряжью маленький, сухонький дедок с обветренным полесскими ветрами лицом и неспокойными глазами. Дедом Денисом его никто не называл, разве только сельское начальство. Гриша даже фамилии его не знал, хотя он был их дальним родственником. Звали его по-уличному дедом Зубатым. А у старика-то и сохранилось всего два зуба. И бабку называли Зубатой, и детей их — Назара и Соньку — тоже величали Зубатыми.
На минутку дед остановился — его душил кашель. Откашлявшись, вытер слезы, снял колесо и смазал ось. У воза помахивал хвостом рыжий мерин, нехотя тычась мордой в сено.
Когда подошли мать с сыном, старик запряг Буланого, невесело усмехнулся, прошамкал беззубым ртом:
— Ну вот и хажяевами штали… Штоб его не дождать…
Потом помог им набрать зерна. Когда выезжали со двора, дед Зубатый сказал:
— А мне штарая карга велела вола взять. И такой же вреднющий попался… Теперь два ирода на хозяйштве будут — вол и баба.
Увидел тележку, подцепил к подводе.
— Не оштавляйте, еще пригодится…
Так в их дворе завелся конь. Но не радовал он маму. Не раз она говорила Грише, прижав к глазам платок:
— Ой, сынок, сынок, лучше бы не было на нашем дворе Буланого…
— А почему, мама?
Марина лохматила давно не стриженные сыновы вихры (такой же лен на голове, как у отца), всматривалась в синие леса и говорила будто и не Грише, и не себе, а кому-то постороннему:
— Он еще дитя, малое дитя.
Как ему хотелось стать в эту лихую, как говорит бабушка, годину взрослее! Чтобы никто на свете не говорил ему таких обидных слов: «Он еще дитя, малое дитя».
Лязгнула щеколда, скрипнула калитка. Гриша прилип к окну — во двор зашел солдат, весь серый от пыли и очень усталый. Прислонил винтовку к старой шелковице, медленно осмотрел подворье, будто разыскивая кого-то, Гриша выбежал из хаты. У шелковицы стоял не простой солдат: вон на петлицах два кубаря. Гриша знал: два кубаря — лейтенант. Из хаты он показался ему пожилым, а вблизи — совсем молодой. Только в щедрой дорожной пыли и с печалью в серых глазах.
— Здорово, козарлюга, — командир улыбнулся и стал еще моложе. — Дай, брат, воды. Да холодненькой.
Гриша метнулся в сени, проворно вынес медную кварту.
— Нате!
Гость пил долго, жадно.
— На посиделки ходишь? — прищурившись, пошутил лейтенант, продолжая глотать из медной кварты.
— И-и-и-и, — пропел Гриша.
— Не ходишь, значит?
Гриша надул губы — такое спрашивает… А еще лейтенант.
— Ну, не буду… Не буду.
— На здоровье! — послышался голос.
Гриша и лейтенант вместе оглянулись — на крыльце стояла мать.
Лейтенант вытерся рукавом, поблагодарил. И попросил Гришу:
— Снеси моим ребятам… Только одна нога тут, другая там! Они сидят на колодах у плетня.
Гриша побежал в сени, схватил ведро и исчез за калиткой.
Командир еще раз осмотрел подворье, глянул на малого Петрика, который, придерживаясь за притолоку, стоял в одной пестрой рубашонке и, разинув рот, глядел на незнакомца в ремнях.
Вернулся Гриша с пустым ведром.
— Пор-рядок, — кивнул лейтенант вместо благодарности. — Ваши? — показал глазами на Гришу с Петром.
Мать опустила ресницы, вздохнула, а после паузы:
— Мои.
— А муж — там?
Отрицательно покачала головой. Пересохшие уста промолвили:
— Нет у меня мужа.
— Гм. Бросил или как?
— Бросил… навеки.
Догадался лейтенант:
— Погиб, значит? — Гость свел на переносице присыпанные дорожной пылью брови. — Вот оно как: и так в каждом селе. А война только начинается…
Опустил левое плечо, и тощий вещевой мешок скользнул на спорыш. Развязал мешок, достал кусок рафинада, показал Петрику:
— Иди малыш, на! А ну бегом!
Но Петрик еще не умел бегом, Петрик еще маленький — не ходил по земле, а лишь ковылял. Все же приковылял, протянул ручонку за сахаром.
— И у меня такой же…
Петрик, зажав в кулачке сахар, потопал за угол хаты.
Лейтенант устало опустился на траву. Марина тоже присела. Гость выдернул травинку, откусил и ощутил сладковато-терпкий привкус.
— И у меня такой же, — повторил он мечтательно. — Как там бедная Марина с ним справляется?..
— И у вас Марина? — вздохнула мать.
— А вы тоже… Марина?
— Марина…
Было слышно, как переговаривались за плетнем бойцы.
Вдруг,
