Этот славный человечек. Галина Щербакова в воспоминаниях - Александр Щербаков

Завершая историю моего челябинского жития, я повторю: мы вели счастливую, но вовсе несладкую, тернистую, а то и неуклюжую жизнь. Ни меня, ни Галю не устраивала ситуация тайной любви. Я-то был свободен, как птичка, а вот Галина… Даже близкой подруге, жившей в далеком Краснодаре, Галя не решалась раскрыть свою сердечную тайну. Та просила ее в письме: «Не будь таинственной, что за „Великое Событие твоей жизни“ связано с твоей работой? Напиши, ведь мы обе не очень уверены в том, что сможем встретиться и все-все рассказать друг другу».

Про мою судьбу можно сказать словесным штампом: не было бы счастья, да несчастье помогло. Чужое несчастье. Галя не любила мужа. Меня не интересовали причины этого. Скажу больше, я не хотел их знать. Когда наши отношения дошли до уровня откровенных разговоров, Галя порой начинала сетовать на какие-то его поступки, действия, а я тогда врубал программу «Мимо ушей», включающую в себя безмолвное понимающее кивание. Галя умная, все почувствовала.

…До полного нашего единения надо было еще дожить. Оно случилось в другом славном городе, Ростове-на-Дону.

А сейчас посмотрите, как можно просто и стилистически незатейливо описать то, о чем я нудно и не совсем внятно рассказывал. Фрагмент интервью Галины Щербаковой.

«…Я была очень живая, активная, как я сейчас понимаю. Муж преподавал в ПТУ и в школе вел уроки психологии и логики. У нас собралась славная компания, в ней были и молодые ребята-журналисты. И они переманили меня в газету. Писала я какие-то заметки, они сразу пошли, меня всерьез хотели взять в штат.

И вот однажды прихожу в редакцию, сидит какой-то мальчишка, которого я не знаю. И мне говорят: на работу мы тебя не возьмем, потому что на это место берут вот этого парня – Щербакова. Он был специалист, оканчивавший факультет журналистики Уральского университета и, конечно, подходил лучше. Нас тут же познакомили, и у нас с Щербаковым начался бурный роман. Закончилось это тем, что мы с ним уехали в Ростов.

В Челябинске я прожила почти 10 лет. И когда меня спрашивают, что для вас Челябинск? – отвечаю: самые основополагающие годы моей жизни. Во-первых, я там получила профессию – стала журналистом. Во-вторых, я там нашла любовь. А что еще надо женщине?»

Свидетельствую: почти все – так. Но… могла бы быть и чуть более красноречивой…

Александр ЩЕРБАКОВ

(Из книги «Шелопут и Королева»).

Глаза – сумасшедшие и бездонные…

Пишет Вам Руфина, Вы может быть помните маленькую девочку, плохо одетую, работающую на стройке, так называемой «комсомольской», на Трубопрокатном. Помните, я писала весьма паршивые и весьма неудобоваримые не то наборы фраз, не то информации в «расфуфыренном» виде.

Потом я уехала в Москву, покорять большой град, ну, об этом особое письмо. Не то роман, не то поганенькая повесть.

Я недавно, т. е. в июне 1966 года (не пугайтесь, я редко в Челябинске бываю), была в редакции «Комсомольца»… Я, конечно, зашла только ради тов. Режабек. Но Вас там не оказалось. А перед этим я года за два видела старую перешницу «поэтессу» Л. Преображенскую, она что-то шамкала, в чем-то Вас винила, ну, конечно, мне неудобно было из уважения к ее седине отматерить ее, я промолчала. Но узнала, что Вы в Волгограде. Н. Бетева в «Комсомольце» со смаком рассказывала о Вашей жизни, и я поняла, какая Вы чудеснейшая, храбрая, умная и в общем настоящая. Напишите мне, Вы так много для меня значите.

Прошло много лет, но я Вас почему-то всегда вспоминаю в клубе железнодорожников. Вы – в синем платье, рукава длинные, обшитые норкой. Стройная и молодая, обворожительная до головокружения. И почему-то деталь – вы поправляете белоснежную бретель, она нечаянно выскочила из своего тайника. И помню Ваши глаза – какие-то чуть сумасшедшие и бездонные.

Простите меня, я ведь в своей сути осталась той же дурочкой.

Немного о себе. Сейчас живу в Коркино Челябинской области, получила недавно квартиру, живу на 4 этаже. Солнце, ветер, весна – все мое! Пошла по Вашим стопам. Стала учителем русского языка и литературы, преподаю в 7-м классе.

Вот и все, дорогая моя наставница. Собираюсь года через два поступать еще куды-нибудь. Повыше!!! <…>

Один учитель

Очерк—воспоминание, в котором пять действий: так я разделила свою жизнь. Главное место в ней заняла моя учительница – Галина Николаевна Режабек (Щербакова).

Действие первое

Мне 14 лет. 1955 год. Челябинск. Восьмой класс, школа №63. Наступила юность. А в ней – преображение.

…Она вошла в класс, и мы все сразу в нее влюбились. Но для меня встреча с ней стала судьбой.

Я хотела ей подражать во всем: в манере говорить, читать стихи, вести урок, одеваться. На всю жизнь запомнила все ее наряды, в которых она ходила. Ревновала, когда учитель физики шел ее провожать домой…

…После десятого она меня привела в газету «Комсомолец» на свое место – учетчика писем, потому что Г.Н. получила должность литсотрудника в отделе комсомольской жизни.

В моем кабинете – Саша Щербаков – литсотрудник, Толя Гилев – художник, Аркаша Борченко, влюбленный в меня с первого взгляда. Все молодые, все талантливые.

Редакционные мужчины оказывают ей знаки внимания, а она выбирает Щербакова. Я знаю их тайны и храню.

Она в редакции – солнечное сияние – ситцевое платье, копна вьющихся волос, огромные, всегда смеющиеся черные глаза. И… счастье.

Действие второе

Ростов. Мы отмечаем мое двадцатилетие.

Месяц назад Г.Н. прислала письмо: «В Ростове есть университет и факультет журналистики. Будешь учиться. Приезжай».

Я тайком купила билет, в пединституте взяла академическую справку, маме сказала: «Ты не переживай, я еду учиться на журналистку, без диплома не вернусь. Там у меня – Галина Николаевна, понимаешь?»

…На практику я уехала в газеты – сначала в «Советскую молодежь» (г. Нальчик), потом в «Ленинский путь» (г. Прохладный). Но разве расстояния что-то означают? У нее – Ростов, потом Волгоград, Москва. У меня – Нальчик, Челябинск. Муж. Дочь. Но всегда, на все времена – моя учительница. Однажды, даря мне свою очередную книгу, Галина Николаевна написала: «С любовью от автора, она же (автор) твоя учительница, она же, опять же автор, твоя подруга, а бабуля она сама по себе. Твоя Г. Н.».

Вы заметили, к старости как бы стирается разница в возрасте, но я ни разу не осмелилась ей сказать: «Можно, я буду называть вас просто по имени?» Только Галина Николаевна. Она стала для меня сестрой, матерью, другом, но навсегда осталась моей учительницей.

Звонила, слышала ее голос: «Алло, говорите, я вас не слышу» – а у меня комок в горле.

Мы жили в одном городе, и кроме нее у меня никого не было. Однажды я пришла к ней в редакцию, поговорили о том, о сем. И она мне: «Знаешь, в двадцать уже можно и отдаться». А я уезжала на практику, и у меня почему-то не было ухажеров.

Потом я встретила Поэта. Моя Галина Николаевна все поняла, и приняла, и одобрила.

…Сколько лет прошло.

Действие третье

Картина, в которой мне уже 52 года.

Я приехала к ней из Израиля. Тогда в издательстве «Вагриус» вышла книга «Год Алены».

Теперь у меня на полках стоят ее книги с автографами, изданные в разные годы, настоящее собрание сочинений. Более 20 книг: «Вам и не снилось», «Дверь в чужую жизнь», «Актриса и милиционер», «Митина любовь», «Метка Лилит», «У ног лежачих женщин»…

В московской квартире на Бутырской, куда она въехала в 1976 году и прожила в ней до 23 марта 2010 года, когда умерла, личного кабинета у нее не было. Общая большая комната, книжные полки от пола до потолка, письменный стол – именно здесь она писала, и этот стол знал о ней все.

Здесь она принимала гостей, издателей, кинорежиссеров, читателей, которые просились в гости. Здесь мы сидели с ней долгими вечерами, когда я приезжала, и мне хотелось, чтобы эти вечера не заканчивались никогда, только бы смотреть, слышать, слушать… Еще спросить, еще сказать, еще узнать.

Потом шли на кухню и пили чай с «Белочкой», а на следующий день она кормила меня своим необыкновенным вкусным украинским борщом, заправленным мелко истолченным чесноком.

…В тот черный день она сидела на кухне отрешенная, ничего не видевшая и не слышащая.

– Что случилось?

– Они не проголосовали. Представляешь, поднятая рука решает судьбу человека.

Ее тогда не приняли в Союз писателей.

– Пошли они все на х…, – сказал Щербаков, – идемте обедать.

Знали бы мы тогда, что все эти «творческие» союзы, и комитеты, и литфонды и прочие вымрут и исчезнут. Останется главное: творчество, семья, муж, книги и Любовь.

Действие четвертое

В 1990 году наши дети уехали в Израиль.

Я – через полгода, за дочерью вслед. Потом пришли письма.