Самодурка - Елена Ткач

Непременно заболею! Как доберусь до дому — немедленно ванну, грелку и стакан коньяку!

Так уж и стакан? — полушепотом. Это она улыбнулась своему второму «я», с которым завела в поезде разговор. — Может, пары рюмочек хватит?

— Нет, стакан! — боднулось в ней диковатое и упрямое существо, которому она тут же решила подыскать имя. Или прозвище. И, конечно, не подыскала…

— Я тебя дразнить буду! — постановила Надя и от этого немного взбодрилась и повеселела.

Выползла из метро — и вниз переулочком.

«Вон он, мой домик, плавает в мороси, сонный, туманный… Сумерки валятся, хороводятся с ветром, вздыхают, качаются…»

— Это ты качаешься! — передернула плечами, ускорила шаг.

Трехпрудный переулок. Старый московский дворик. Дом в глубине двора. Первый этаж. Темно…

— Опять в подъезде лампочку вывернули, — это вслух, в пустоту. Ключи-то где? А, вот они, вот они…

Лязг. Лязг… Поворот ключа.

Вошла. Никого. Свет включила.

Пахнет как хорошо — похоже, картошечкой жареной! Шубку — на вешалку, сапоги — вон! В ванну скорей — горячей воды и пены, побольше пены… белой, душистой… Пока наполняется, обошла комнаты.

Елочка! Ровненькая такая, пушистая… ещё лесом пахнет. Подошла, погладила ветки.

— Привет! Это я. Ждала меня? Или он тебе ничего обо мне не рассказывал?

Записки нет — ну конечно, он же ищет её, может быть, на вокзал поехал. Что с ней случилось, думает, — с Кошкой моей, — поезд-то прибыл благополучно. Она же из Екатеринбурга звонила, что приедет этим поездом «Абакан — Москва», двадцать четвертого декабря, в семнадцать десять… Потом ещё и телеграммой прибытие в этот день подтвердила. На всякий случай… Подтвердила-то — подтвердила, ан, нет ее! Тут невесть что подумаешь…

— Бедный ты бедный! Досталось тебе… Но раз уж связался с такой теперь уж терпи.

В кухне на белой картонке Ларионова миска. Увидела, села и заплакала. Замутило всю душеньку, повело…

— Ну вот, ещё чего! — вскочила. — Не буду! Не хватало, чтобы Володюшка меня в таком размазанном виде увидел. В ванну, в ванну скорей! Прыг… и замерла-а-а!

Это «а-а-а» Надежда провопила истово, с наслаждением, бравируя грубоватой броскостью тембра, словно этот её боевой клич начинал отсчет нового времени — времени, в котором она превратится в непобедимую бесстрашную воительницу, и все на свете будет ей по плечу!

Полуприкрыла глаза. И совсем другим голосом — глухим, упавшим:

— Ничего, старуха, прорвемся…

Похоже, прорываться придется с боями, — это уже не вслух — про себя. Похоже, история наша с тобой какая-то неважнецкая. Мерзопакостнейшая история!

— Не хочу, не хочу, не хочу! — диким выхрипом, вынырнув из бушующей блеском пены. И тут же туго зажала свой рот рукой.

— Сейчас на все наплевать, красоту наводить — сейчас приедет Володька! А все остальное потом. Завтра… Отогреюсь, отмокну. Ларион, противный котяра, где ты? Не боись, я тебя не брошу!

Надя скоро совсем расслабилась, стала задремывать. Домашний покой и горячая ванна растворили усталость и страх. А нехорошее предчувствие близкой беды, засевшее в подсознании с самого начала поездки и с пропажей Лариона превратившееся в уверенность, теперь казалось тяжким и несбывшимся сном. Мороком. Наваждением…

Будто не было ни обрезанной шлейки, ни бутылки, зажатой в руке бандюги и угодившей в окно вместо того, чтобы расколоть ей череп… Не было ни привода в милицию, ни маковой соломки, ничего… Только пена. Белоснежная пена с радужно мерцавшими пузырьками. Вот она играет, ласкает, тешится, а потом исчезает прямо на глазах…

— Вот и жизнь моя тешится… играет со мной. Красиво как! Спать хочу… Не добреду до кровати…

Хлопнула входная дверь. Шаги!

— Надька! — ворвался в ванну прямо в пальто, в ботинках. Из пены выхватил, к себе прижал, целует, целует… — Надька ты Надька — кочерыжка паршивая, как ты меня напугала!

Вода стекает по полам пальто, искрится, подмигивает пенистым облачком… и исчезает.

— Володюшка! Милый ты мой… — ох, как же хорошо на руках у него!

Подхватил, понес — коридор, проем двери в спальню. Теплый свет ночника, неразобранная кровать.

Покрывало холодное — шелк скользнул под её разгоряченным телом, сразу намок, и влажный округлый след ещё долго не высыхал, темнея на кремовом шелке, небрежно отброшенном на пол…

— Чай горячий какой! Жжется.

— Я туда коньяку добавил. Ешь ветчину. Ты не ешь совсем.

— Не хочу. Я пить хочу. Отдай мне свой лимон — ты его сейчас бездарно загубишь. Ломтик лимона в чашке надо аккуратно давить. Ложечкой… Вот так! А он у тебя плавает как неродной. А потом ты его выбросишь в раковину, а из раковины в мусорное ведро. И он там увянет, полный никому не нужного сока, такой беззащитный, желтенький и печальный… А мне его жалко. А ты ужасный. Противный! У-у-у…

И Надя переползла к мужу на колени, вцепилась в мягкую тонкую шерсть свитера у него на груди и стала почесывать.

— Соскучила-а-ась… Спать хочу! Вот.

И подумала: «Ну и мужик у меня — кажется, сама себе начинаю завидовать…»

Над кухонным столом покачивался оранжевый абажур, подрагивала шелковая бахрома, нечаянно задетая её рукой. Плыл сигаретный дым — Володя курил, поглядывая на жену, пил коньяк.

— Поешь! Давай-ка. Вот так… А теперь рассказывай все в подробностях.

— А нет никаких подробностей. Я тебе все уже рассказала.

— Ну? И кто, ты думаешь, взял кота? Эти парни?

— Не знаю. Не думаю… Надо немножко в себя прийти и хорошенько над этим поломать голову.

— Слушай, толстун, плюнь ты на все! Себе дороже… Завтра поедем на Птичку — я тебе там такого кота откопаю! Хошь мохнатого, хошь лысого, серо-буро-малинового в крапинку…

— Сам ты мохнатый! И не надо мне в крапинку. И пожалуйста, я тебя прошу — не будем об этом. Дело даже не в Ларионе… Жизнь на меня наехала, жизнь, понимаешь?! В общем, я верну его, верну и все! Я так решила.

— Толстунчик, как-то все это не ко времени. Ну, далось тебе! Ладно, ладно, не буду… У меня сейчас такой заворот: Вагиф оказался работать с контрактом на сахар, который Валька добыла, а там мало не покажется пятьдесят тысяч тонн! Надо где-то срочно добывать деньги. А тут ещё зреет крупное строительство в Саратове, надо срочно туда лететь.

— Какой Саратов, какое строительство?

— Саратов — это город такой. А строительство — крупное. Есть там один директор авиазавода… молодой и активный. Он строит коттеджи по особой технологии — у них очень низкая себестоимость, а я свожу его с моими американцами, они готовы вложиться… И ещё с этим саратовским Василием могут кое-какие выгодные нефтяные делишки нарисоваться — Руслан тут на днях купил восемь тысяч тонн мазута… Да ты не слушаешь?

— Извини. Действительно засыпаю… — Надя вдруг почувствовала, что в ней нарастает глухое смутное раздражение.

— Только позвони Марготе — она вчера чуть телефон не оборвала: где ты, да что… На вокзал ночью ехать хотела. Я отговорил.

— Почему?

— Но это ж бессмысленно! Если ты не в поезде и не дома, то уж точно не сидишь на вокзале…

— Да, логично.

Надя вдруг поняла, что их вечер как-то разом скорчился и угас, не успев разгореться. Ей стало тоскливо. Вот и встретил, вот и отогрел! А она-то дура так надеялась…

— Володь, я что-то не пойму: при чем тут эти твои дела и мой кот?

— Не твой, а наш.

— Нет мой — ты от него только что отказался.

— Толст, ты устала, пойдем я тебя уложу.

— Нет уж постой! Зачем ты мне начал петь про тонны сахара и мазута? Это я решила вернуть кота, при чем тут ты? Я, понимаешь? И занимайся на здоровье мазутом!

— Надь! — он взглянул на неё снисходительно. — Ясно ведь, что всю эту историю придется расхлебывать мне.

Надя резко поднялась и запахнула полы халата.

— Ошибаешься! Это мое дело. Только мое. И оно никого, кроме меня не касается. Это моя жизнь в конце концов!

Помрачнев, она быстро прошла в спальню, забралась под одеяло, подоткнула его с всех сторон, соорудив себе некое подобие норки, пододвинула к себе телефон, набрала номер.

— Але! — простуженный и детски-капризный Марготин голос.

— Привет, я тут!

— Господи Боже, как же ты всех напугала, Надюшка! Что случилось? Я уж и не знаю, что делать, все больницы обзвонила…

— Потом расскажу — засыпаю. По-быстрому, в двух словах — что в театре?

— Что-что… «Баядерка» на выходе, генеральную на десятое января назначили. Маня ходит гоголем — не подойти… Еще бы, самого Бахуса зацепила, он от неё просто балдеет, на репетициях едва слезу не пускает от восторга: «Машенька, молодец, девочка!» Вечно косой — несет от него…

— Слушай, что ты плетешь — это ж не новость. Что нового-то?

— А это я тебе на сладкое приберегла.! На десерт! Гость из Германщины на нас обвалился. То ли министерство, то ли СТД сосватали… Прошибли-таки Бахуса! Чтоб, значит, театр не стух окончательно под его гениальным руководством.