Самодурка - Елена Ткач

Она познакомилась со своим будущим мужем, когда лежала в больнице, вернее, не в обычной больнице — в ЦИТО — в Центральном институте травматологии и ортопедии. Там возвращали к работе и к жизни спортсменов, артистов балета, акробатов, словом, всех, кто имел дело с нечеловеческими нагрузками на мышцы, кости и связки. Надя порвала ахилл — для балерины травма страшнейшая — от этого сухожилия зависела высота и легкость прыжка… Она уж и не надеялась вновь станцевать те вариации, которые танцевала прежде — в основном они были «прыжковые» — то есть, их рисунок и выразительность как раз были основаны на прыжках. Однако, врачи-чудотворцы ЦИТО сделали свое дело — травма на Надиной танцевальной технике почти не сказалась. Конечно, она около полугода «приходила в форму» — нарабатывала утраченное… Но усилия её не пропали зря. В театре только молча посматривали, как она бьется, оставаясь после класса на тридцать-сорок лишних минут. Одна… Но для балетных в этом не было ничего необычного, ничего героического — это было НОРМАЛЬНО. То, что для простого человека, который не выворачивает себе кости и не заставляет работать мышцы в режиме, противном их естеству, было бы адской работой, для балетного — само собой разумелось…

И все же за свое упрямое желание вернуться в профессию она получила награду. Правда, несколько странную и с профессией напрямую не связанную… Мужа! Володя, бывший тогда репортером одной из бойких московских газет, делал репортаж о ЦИТО. О врачах и их пациентах. О том, каково это — снова вернуться в строй, когда боль и страх, казалось бы, перечеркивают даже мысль об этом. Ему указали на Надю, старательно отрабатывающую у окна своей палаты движения балетного экзерсиса, державшись за подоконник.

Он попросил у неё разрешение взять интервью. Она отказалась. Тогда он начал шутить и развеселил её так, как давно никто её не смешил. Он был остер, умел держать себя в рамках — никогда не скатывался до сомнительных анекдотов или попытки «проехаться» на чужой счет. А главное… у него смеялись глаза — шальные, умные, чуть-чуть сумасшедшие. Вот эти его глаза и подкупили её — она так-таки согласилась на интервью, но с условием: даст его, только когда вернется на сцену. Так и случилось — через пять с половиной месяцев. Он все это время ей звонил, узнавал как дела… А потом, когда близость всполохом молнии пропорола их жизнь — всполохом тайной стихийной силы, что соединяет мужчину и женщину, — он прошептал ей: «Как же долго я тебя искал…»

И они стали жить вместе. И через три месяца поженились. И Наде казалось… да, казалось, что она его любит. Но где-то в потаенной глубине своего сердца она ведала, что не знает любви…

А он… Володя. Он был все так же весел. Называл её Толстый или мой Толстун… Шутил: «Желай, дорогая!» И знал при этом, что по большому счету ей не нужно ничего, кроме… а вот что это за «кроме» такое, он, пожалуй, не понимал. И сам себе не хотел признаваться в этом. Надежда — его Кошенька — искала чего-то большего, чем достаток, успех… Чего-то большего, чем высокий профессионализм… Она и сама не понимала, чего ищет. Но Бог наградил её исступленным сердцем. А не каждому мужику по плечу жить с такой… И не просто жить — быть! Ежедневно, ежечасно существовать под прицельным огнем двух горящих очей, взыскующих тайны… существовать рядом с какой-то вечной ходячей живой загадкой с неутоленным жаром в душе. Жаром поиска смысла…

А она… Надя, погруженная в себя, не замечала, что её Володька ужасно переменился. То есть, замечала, конечно, но как-то не принимала это всерьез. Не принимала всерьез, что он бросил журналистику и ушел в бизнес. Что шуточки его порой становились злыми. Что он стал издеваться над людьми — за глаза… Что как-то в запале он ей сказал: «А знаешь… все мои враги умирают!» Надя отшутилась и не опомнилась. Она была как в тумане. Она чувствовала, что творится что-то худое — с ними творится, но боялась об этом задумываться… А его уже понесло — и куда несло этого красавца двухметрового роста, похожего на фотографический образец идеального мужчины из журнала для домохозяек, — никто не знал…

Не знала и Надя. И ожидая отправления поезда, она замерла на своей нижней полочке на полпути между Пермью и Москвой, думая только об одном: каждая секунда приближает её к дому… К Володьке…

Поезд тронулся, паровоз утробно взревел и устремился к Москве.

4

Сизая, потертая, заезженная Москва как-то вяло и неохотно проплывала за окнами. Надя стояла в узком проходе перед тамбуром и глядела в окно шел дождь. Со снегом. И желанная Москва походила на набухшую размокшую картонную коробку.

Да-а-а, погодка под стать настроению, — думала она, засунув руки в карманы. — И это под самый Новый год — сегодня уж двадцать пятое декабря католическое Рождество…

Знобило, впервые в жизни возвращение домой не радовало, а скорее пугало её. Пытаясь отделаться от предчувствия какой-то незримой угрозы, Надя старалась уцепиться за логику и составить единую картину происшедшего из обрывков имеющейся информации.

Первое: у неё украли кота. Этот факт не требовал доказательств. Второе: её намеренно пустили по ложному следу. А когда она поняла это, попробовали убрать — оглушить или даже убить — это уж куда бы удар бутылкой пришелся, а прийтись он должен был по голове… От неё явно хотели избавиться.

Значит, она знала или видела что-то, чего знать и видеть была не должна. Она стала для кого-то опасной. Но почему? Похоже, ключ к этой головоломке подсказал Алексей — все же не зря она бросилась за ним вдогонку! Маковая соломка!

Да, теперь все сходилось: кто-то вез эту дьявольскую труху в купе для служебного пользования, в котором не должно было быть пассажиров до самой Москвы — тогда груз пребывал бы в полнейшей безопасности… Но, как известно, самые выверенные и хитроумные планы рушатся, когда вмешивается Его Величество Случай. Что и произошло…

В служебное купе пустили пассажирку. Проводница, получившая взятку, ни за какие коврижки не решилась бы поместить туда Надю, знай она тайну груза. Значит, этой тайны она не знала. И не состояла в сговоре с хозяином мешков. Итак, это первая случайность.

А вот и вторая — кот! Этот бандит распотрошил достояние безвестных мафиози, поневоле сделав свою хозяйку причастной к сему процессу… Значит, её надо убрать, — решают они. Свидетели никому не нужны. И при этом не важно: догадалась ли хозяйка кота о том, что в мешках, или нет… Это уж, как говорится, её трудности. Но сам факт причастности решил все!

Так, вроде и с этим разобрались. Владельцы соломки, скорее всего, рассуждали примерно так: невесть что этой бабе с котом придет в голову надо от неё избавиться. Убрать с дороги. Да, так они и поступили — её попросту выбросили из поезда, использовав в качестве приманки кота. И как точно все рассчитали: если этой чертовой бабе больше делать нечего, кроме как таскаться по Приуралью с идиотским котом, значит она принадлежит к тому типу экзальтированных дур, которые за любимого котика душу продадут… И значит, если лишить эту дуру любимого «масика» и намекнуть, куда скрылся с её сокровищем злодей-похититель, — то она, ничтоже сумняшеся, ринется вдогонку за своим сокровищем, позабыв обо всем на свете!

Сказано — сделано! Ее убрали из поезда. Причем, лишнюю свидетельницу важно было не только убрать, но и задержать насколько возможно — мало ли, вдруг, догадавшись обо всем, она загорится справедливой жаждой возмездия, и тень Коррадо Катаньи — идейного противника всех мафиози — помрачит её воспаленный рассудок… Иными словами, вдруг ей взбредет в голову добраться на попутке или на такси до Казани, оттуда долететь до Москвы самолетом, опередив прибытие поезда, и встречать их, голубчиков, — тепленькими! — в сопровождении людей в штатском…

Этот маршрут она «просчитала» в уме, позаимствовав карту местности у одного из попутчиков, в ожидании прибытия в Москву…

Похоже, этот ход её рассуждений соответствовал истине. Конечно, бандиты ничего не знали о ней — ни о роде занятий, ни о характере… Точно так же, как и она о них ничего не знала. Теперь Надя не сомневалась — тот, кто украл Лариона, и был владельцем мешков! Она знала это так же точно, как то, что она найдет этого человека и вернет кота.

Чего бы это ни стоило!

Прибыли. Все! Москва…

На перроне суета, давка, все что-то кричат, смеются, обнимают друг друга. Надя обречено волокла свой чемодан, казавшийся ей сейчас страшно тяжелым, и думала, что Володька наверное с ума сходит — он же должен был встретить ещё её вчера. Она же давала ему телеграмму о дне своего приезда. И вот не приехала. И — ни слуху ни духу…

Знала, что на такси денег не хватит.

Метро. Озноб. Гул в душе.

Не заболеть бы…

Непременно заболею! Как доберусь до дому — немедленно ванну, грелку и стакан коньяку!