Честь - Трити Умригар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шэннон стиснула зубы, изнемогая от боли, и заговорила быстрее, потянувшись за двумя белыми таблетками и бутылкой с водой. У Смиты свело живот. У нее никогда не было переломов, и она вдруг поняла, как ей повезло.
— Дай мне телефон, я перешлю тебе номер Анджали, — сказала Шэннон. — Это адвокат Мины, она работает с ней бесплатно. Насколько я знаю, Мина по-прежнему живет со свекровью на окраине Бирвада. Братья Мины, между прочим, вышли под залог и разгуливают на свободе — хочешь верь, хочешь нет. С ними тоже можешь поговорить. А еще возьми интервью у деревенского головы. Этот мужик — просто песня. Он терроризировал Мину еще до брака. — Она проглотила таблетки. — Почитай мои старые репортажи, там есть название деревни, где живут братья. А может, Нандини вспомнит. И еще у них есть сестра… — Шэннон поставила стакан на столик. — Спасибо, что помогаешь, Смитс. Я у тебя в долгу.
Смита отбросила последние сомнения. На самом деле, если бы они поменялись ролями, она попросила бы о том же одолжении. И Шэннон помогла бы ей без капли недовольства и не сказала бы ни слова против.
— Не говори глупости, — отмахнулась она. — Сегодня же позвоню Анджали и решу, когда поедем. Хочу быть здесь во время операции.
— Не нужно. Мохан мне поможет.
— Смита права, — оживленно закивала Нандини. — Мы должны быть здесь во время операции.
— Не надо, — ответила Шэннон. — Лучше помогай Смите.
Они проговорили еще пятнадцать минут, а потом глаза у Шэннон начали слипаться. Через несколько минут она громко всхрапнула и начала мирно посапывать.
Смита повернулась к Мохану.
— Скоро она придет в себя?
Тот растерянно посмотрел на нее.
— В себя?
— Эээ… Извини. Долго она проспит под этими таблетками?
— А. Теперь понял. Часа три-четыре. Но от боли часто просыпается раньше.
— Ясно. — Смита огляделась; ей надо было поговорить с ним наедине. — Думаешь… А есть здесь столовая, где можно выпить кофе?
— Да, конечно, — ответил он. — Хочешь, принесу?
— Я пойду с тобой, — сказала она и встала, прежде чем он успел отреагировать. Повернулась к Нандини.
— Что тебе принести?
— Ничего не надо, спасибо.
— Уверена? Ты выглядишь усталой.
— Да.
— Ну ладно.
— Не злись на Нандини, — сказал Мохан, когда они вышли из палаты. — Она очень волнуется за Шэннон. Чувствует ответственность за нее.
— Но почему? Шэннон же случайно упала.
Мохан пожал плечами.
— Нандини из малообеспеченной семьи, низшая прослойка среднего класса. Первая в семье поступила в колледж. Работает с американской журналисткой, которая очень хорошо к ней относится, ценит. В западной редакции хорошо платят. Неудивительно, что она так предана Шэннон.
— А вы с Шэннон давно знакомы?
— Года два.
— Ты хороший друг, — сказала Смита, пока они ждали лифт. — Молодец, что так ей помогаешь.
— Ты тоже. Даже прервала отпуск и вернулась на родину, чтобы ей помочь.
— На родину?
— Ну да. Ты же здесь родилась, верно?
— Да, но… Мы уехали, когда я была подростком. — Она покачала головой. — Даже не знаю. Не воспринимаю Индию как родину.
— А как ты ее воспринимаешь?
Что с ним такое, почему он так к ней цепляется?
— Я… никак не воспринимаю, — наконец ответила она. — Я вообще мало о ней думаю. Без обид.
Мохан кивнул. И через некоторое время добавил:
— Знаешь, в колледже у меня был друг. Он поехал в Лондон на месяц на летние каникулы. Всего на месяц. А когда вернулся, стал говорить с британским акцентом, как гора[7].
Двери лифта открылись, и они вошли.
Смита ждала, что Мохан еще что-то скажет, но тот молчал.
— А я тут при чем? — спросила она наконец.
— Я просто терпеть не могу этот комплекс неполноценности во многих наших — моих — соотечественниках. Мол, западное — значит лучшее.
Она подождала, когда они выйдут из лифта: с ними вместе ехал молодой парень и подслушивал их разговор. А в коридоре сказала:
— Я тебя понимаю. Но я уже двадцать лет живу в Штатах. И я гражданка США.
Мохан остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Пожал плечами.
— Извини, йар. Зачем мы вообще заговорили на эту тему? Чало[8], пойдем лучше за кофе. Столовая там.
Смите почему-то показалось, что она упала в его глазах. «Ну и пусть идет к черту, — подумала она. — Националист несчастный».
— Я сегодня не завтракал, — сказал он. — Хочешь что-нибудь, кроме кофе?
— Я плотно позавтракала в отеле. Но ты ешь, не стесняйся.
Мохан заказал масала доса[9]. Смита хотела взять свежевыжатый сок, но передумала и ограничилась кофе.
— В детстве очень любила сок из сладкого лайма, — сказала она.
— Так закажи.
— Боюсь, как бы не было расстройства желудка.
— Потому что желудок-то уже американский, — насмешливо, но беззлобно произнес он.
Принесли его блинчики, Мохан оторвал кусочек и протянул ей.
— Бери, бери, йар. Ничего с тобой не случится. А если и случится — оглянись, мы же в больнице.
Смита закатила глаза. Взяла блинчик. Даже без картофельной начинки у него был божественный вкус — ничего подобного в Штатах она не пробовала.
— Как же вкусно, — сказала она.
Лицо Мохана просияло, он тут же подозвал официанта и заказал еще порцию. — Съешь пока мои. Я подожду.
— Ну уж нет. Ты же не завтракал.
— А ты смотришь на мои доса, как голодающая Африки. Ешь. Ты явно соскучилась по вкусу родины.
В глазах Смиты вдруг заблестели слезы, что стало неожиданностью для них обоих. Она смущенно отвернулась. Она не знала, как объяснить, что его слова напомнили ей о матери, которая так же, с тоской, отзывалась о видах, запахах, вкусах Индии.
Мохан откинулся на спинку стула и с удовлетворением смотрел, как она ест.
— Вот видишь, — сказал он через пару минут. — В душе ты по-прежнему деси[10].
Смита перестала жевать.
— Почему это для тебя так важно? Чтобы я вновь прониклась любовью к родине? — Слово «родина» она заключила в воздушные кавычки.
Официант поставил перед Моханом тарелку с еще одной порцией масала доса.
— Шукрия, — сказал Мохан и снова повернулся к Смите. — Важно, неважно — не в этом дело, йар. Я просто не понимаю, как можно уехать из Мумбаи и не скучать.
— А по чему тут скучать? Может, по тому, что тут нельзя в автобусе проехать, чтобы тебя не облапал незнакомый мужик? Или пройтись по улице в коротком платье, потому что улицы кишат бандитами? По чему
