Упрямцы - Полина Вилюн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переосмыслил жизнь. Похудел. Осунулся. Расставил заново приоритеты. Не единожды пожелал друзьям такого, что, сбудься оно, друзей пустил бы на порог не каждый зоопарк. И не всякая больница. Отрастил щетину. Показался себе изменившимся до неузнаваемости. Борода и патлы до плеч решили бы проблему конспирации, – подумал Клавдюшкин и решил пока оставить, как есть.
Сделал уборку. Пока делал, обнаружил в жилище много нового. Чужая одежда была безжалостно распихана по мусорным пакетам, горы конфетти, высившиеся вокруг кровати, сметены туда же. В карманах Клавдюшкинского пальто (и не только пальто) вдруг откуда ни возьмись завелись презервативы. Клавдюшкин воззрился на них в немом изумлении. Много, много презервативов. Целые россыпи ярких квадратиков. Можно было бы на одну ночь осчастливить целую студенческую общагу. К своему стыду, Клавдюшкин внезапно вспомнил, что это он сам же их и покупал. Единолично. За свои кровные. И вспомнил, как. Снова пошёл пятнами (второй раз получилось даже ярче). А ещё он вспомнил, что они так и не пригодились. Не знал, жалеть или радоваться.
Выкидывать добычу не стал, сгрёб в ящик тумбочки, где валялась всякая ненужная мелочёвка – моток изоленты, сломанная линейка, пачка бумажных салфеток, горсть канцелярских кнопок, скрепки, булавки, катушка чёрных ниток с иглой, ножницы и несмываемый маркер. Полный ящик презервативов выглядел вызывающе. Вопиюще. Клавдюшкин вдруг ощутил себя почти владельцем притона. Вспомнил маму, периодически являвшуюся с инспекцией. Нашёл самую толстую, тяжёлую и дурацкую с маминой точки зрения книгу, и водрузил её поверх содержимого ящика. Ящик отказался закрываться. Клавдюшкин потряс ящик, перераспределяя мелочёвку поровнее, потом чуть поднажал сверху. Что-то внутри утрамбовалось, книга осела вровень с краями ящика. И ящик закрылся.
Главный, крайне довольный собой, хмыкнул.
И ушёл заниматься другими делами.
Глава 12
Молитвы всех неверующих начинаются со слов "Господи, если ты есть,…". Дальше обычно следует просьба. Потому что не бывает совсем-совсем неверующих людей, бывают недостаточно отчаявшиеся.
Синий автобус под номером 37 доставил Клавдюшкина и его нового знакомца, представившегося дедушкой Имеди, в центр города. Было темно. Тепло. Ночь разлилась парным молоком по спящим улицам. Одуряюще пахло разогретой за день землёй, травами, собирающейся где-то за низкими облаками грозой. Детством пахло. Щемило внутри так, что слёзы наворачивались. Полночи бродили по городу и разговаривали. Клавдюшкин рассказывал, Имеди слушал. Потом менялись. Имеди улыбался в усы и смотрел хитрым глазом. Хлопал себя по коленям. Хохотал. Потом вдруг делался серьёзным, думал. Клавдюшкин поймал себя на том, что рассказывать о себе личное незнакомым людям уже начинает входить у него в привычку.
Гроза лавиной скатилась с гор. Сначала стало очень-очень тихо. Длинная белая полоса поперёк неба вспорола ночь, и раздался грохот. Даже не так. ГРОХОТ. А потом небо упало на землю. Мчались по пустому городу. Имеди, маленький и круглый, в беге делал сухопарого и длинноногого Клавдюшкина, как стоячего. Петляли. Неслись по узеньким улочкам, куда-то сворачивали (так быстрее!), ныряли в полные непроглядной тьмой проулки и подворотенки. Вода неслась следом, рядом и впереди. Финишировали одновременно.
Ночевал Клавдюшкин у дедушки Имеди.
Гроза бушевала весь остаток ночи. Рвала крыши с домов, грызла старые деревья, искрила проводами. Бесилась. Дома было спокойно. Клавдюшкин смотрел на грозу за окном и чувствовал, что что-то в нём, прежнее, всегдашнее, привычное, отходит. Уступает место чему-то совсем новому и непонятному. И это было хорошо. Правильно это было.
Клавдюшкин сидел в маленькой пекаренке «У Буки», пил кофе, ждал и молился. Как умел. Сидел уже два дня, приходя к открытию и уходя, когда последний работник осторожно намекал, что они закрываются, и выключал свет. От количества выпитого кофе сводило живот, но Клавдюшкин боялся отойти куда-то хоть на минуту, предчувствуя, что Ирка обязательно появится именно тогда, когда он решит отлучиться.
Ирки всё не было.
Вечером второго дня Клавдюшкин сидел на маленькой кухоньке дедушки Имеди и разговаривал с Главным. Сетовал на то, что отпустили с работы всего на неделю, а он не успел. Ничего не успел. Объяснял, что завтра вечером надо уезжать. Что завтра – последний шанс. Много чего объяснял. Сбивчиво и сумбурно. Честно. Сначала просил. Потом умолял. Умолял дать ему хоть какой-то знак. Хоть что-то, чтоб он, Клавдюшкин, знал, что всё делает правильно.
Толстый полосатый кот (один из трёх головорезов, проживающих на крохотной кухне) взгромоздился на столешницу, чтобы получить от Клавдюшкина мзду в виде почёсывания пузика. Огонёк свечи, стоявшей на столе, в ужасе отшатнулся, дрогнул и потух. Клавдюшкин бесцеремонно спихнул кота на пол и нашарил в темноте спички (электричества не было уже два дня, гроза уронила на провода огромный каштан и вся улица вернулась в тёмные века). Зажёг свечу. Свеча тут же погасла. Клавдюшкин негодующе крякнул, выковырнул свечу из подсвечника и поставил вместо неё другую. История повторилась. И ещё раз. И ещё.
– Да что ж такое-то!
– Што случилась? – Имеди вошёл так тихо, что Клавдюшкин не заметил его и вздрогнул от неожиданности.
– Да свечи ваши не работают!
– Сафсем-сафсем не работают? – изумился Имеди.
– Совсем!
– Так может, это знак тибе, што пора спать ложиться, э?
Глаза Клавдюшкина округлились, и он с размаху плюхнулся на подоконник.
– Спасибо, – произнёс в никуда. Главный услышал.
– А пажалуста, – отозвался Имеди.
Глава 13
Клавдюшкин опаздывал.
Провертевшись большую часть ночи без сна, отключился под утро. Будильника не услышал. Проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.
– Вставай-вставай, дарагой, щастье сваё праспишь, – Клавдюшкин только глянул в окно и кубарем скатился с кровати. Рванулся в ванную, одеваясь на скаку. Пока натягивал майку, запутался в штанинах джинсов. Естественно, споткнулся. Естественно, с размаху приложился физиономией о дверной косяк. Естественно, нос тут же распух, глаза заплыли и под ними образовалась пара кругов нежно-лилового цвета…
– Вах! – коротко и ёмко описал полученный художественный эффект дедушка Имеди.
– Аааа, пропади оно всё пропадом! – матом сказал Клавдюшкин, вывалился на улицу. И побежал.
Ирка проснулась ни свет ни заря. Гладила котов. Бродила кругами по комнате, места себе не находила – что-то гнало её на улицу. В город. Вышла на воздух,
