Наследство - Виктор Дьяков

Григорий Кузмич к работе в саду кроме внучки вообще никого не подпускал, а оставленные им под огород несколько соток сам перепахивал миникультиватором, который приобрел несколько лет назад в Москве, на рынке «Садовод». Со временем он так научился с ним работать, что добивался куда лучших результатов, чем при распашке электроплугом. Легким миникультиватором он управлял один, а для электроплуга с его тяжелым мотором и длинным тросом требовалось двое. Таким образом, Григорий Кузмич избавился от необходимости нанимать в помощь какого-нибудь алкаша. И с травой он управлялся сам. Для этого не требовалось даже покупать газонокосилку, ибо на его давно обустроенном, паханном перепаханном участке было минимум свободных проплешен, где росла трава, и ее нетрудно выкосить обыкновенной косой. Но выкосить целых двадцать соток, причем многолетней травы… это ему было тяжеловато.

Для косьбы Григорий Кузмич заприметил нанять таджиков отца и сына, которые уже три года подряд с весны до осени жили в поселке, снимая комнату в доме у одинокой старухи. За выкашивание участка, да еще своими косами таджики запросили сначала шесть тысяч рублей. Григорий Кузмич привычно включился в торг, предложил четыре… и сошлись, естественно, на пяти. Таджики обещали управиться за пять дней. С копкой колодца вышло куда сложнее. Живший в примаках у одинокой местной жительницы 37-летний молдаванин Ион, которого все здесь звали Иваном… В общем, Ион очень долго расписывал Григорию Кузмичу какой он искусный колодезный строитель, как он способен «носом чуять воду».

– Это ты у себя в Молдавии будешь носом ее чуять, – довольно резко перебил его Григорий Кузмич, – а нас тут кругом вода, где ни копай. Углубился на четыре метра, вот тебе и вода. Так что копать будешь, где я тебе укажу…

Иона не обескуражил такой пренебрежительное отношение к его «талантам», и он за свою работу запросил десять тысяч рублей. По местным понятиям деньги просто ломовые.

– Это что, только за яму, да за то, что ты кольца поставишь с моей помощью, и которые я же и куплю, я тебе целых десять тысяч отвалю? Да тут работы, самое большее на неделю…

Ион, который уже шесть лет жил в поселке и, что называется, успел изрядно «опериться», в свою очередь начал возмущаться. К Григорию Кузмичу он обращался без того почтения с каким с ним разговаривали таджики, и в отличии от них именовал его не хозяин, а по свойски:

– Кузмич, ты что… знаешь какой это труд, землю копать, к тому же в глубину, в сырости, в воде? Да труд землекопа вообще должен быть самым высокооплачеваемым.

Ион еще в советское время успел у себя окончить сельхозтехникум и пытался говорить с налетом интеллигентского пафоса, чем он частенько ставил в тупик более малограмотных пенсионеров, но со старым учителем этот номер не прошел:

– Знаю, труд землекопа это тяжелый, но низкоквалифицированный, так что ты мне тут про его сложность не заливай. Вон я двоих таджиков за пять тысяч подрядил, целых двадцать соток многолетних трав, в основном осоки выкосить. Двоих понимаешь и всего за пять тысяч и за пять дней. А тебе, значит, одному десять отвали? Нет, так не пойдет.

Ион оказался речистым и, что называется, политически подкованным. Он стал возмущаться, что такие вот как Григорий Кузмич пользуются тяжелым положением трудовых мигрантов, безработицей на их родине и хотят купить их труд за бесценок…

– Насчет безработицы на твоей родине, все претензии не ко мне, а к вашему президенту Воронину, – бесстрастно отреагировал на эту обличительную тираду Григорий Кузмич.

После споров начали ругаться. Ион несколько раз заявлял, что за меньшие деньги работать не станет, но Григорий Кузмич тут же отрезвлял его угрозами найти другого «копателя»… Сошлись, в конце-концов, на шести тысячах. Ион был крайне недоволен такой ценой, но ни кто больше в поселке не собирался копать новый колодец, и ему скрепя сердце пришлось соглашаться, тем не менее, он попытался «уколоть» старика:

– И откуда у тебя Кузмич эта кулацкая привычка, с рабочих людей три шкуры драть, а платить гроши?

Григорий Кузмич на это совсем не обиделся, даже напротив:

– Кулак, Иоша, это в основном порождение экономической политики великого реформатора Петра Столыпина. И если бы его не убили в одиннадцатом году, то, возможно, ни революции бы не было, ни разрухи, ни голода, кулак бы всех прокормил, но и работать бы тоже своих работников заставил. А замашки… у меня же дед из раскулаченных, так что извини, переплачивать не стану.

Таджики собирались начать свою косьбу в середине июня, но тут неожиданно для первого летнего месяца на среднюю полосу России навалилась 30-35-ти градусная жара. Решили повременить, надеясь, что это не на долго. Но прошла неделя, а жара не спадала и трава на глазах росла, ибо в земле еще было много влаги. В двадцатых числах таджики, уже не глядя на жару, приступили к выкашиванию участка. После того как они скосили траву, там где Гргорий Кузмич наметил вырыть колодец, приступил к работе и Ион.

6

Даша позвонила Григорию Кузмичу на мобильник в субботу 24-го июня. Радостно сообщила, что у нее, наконец, закончилась обязательное после окончания девятого класса пребывание в пришкольном ЛТО, то есть лагере труда и отдыха, что в советское время именовалось производственной практикой… В общем она освобождалась от школьной рутины и на следующий день собиралась ехать к нему. Так же внучка сообщила, что родители, кажется, немножко отошли от «сюрприза», который преподнес им Григорий Кузмич, купив соседский дом с участком. Ещё она пожаловалась, что в Москве настоящее пекло, асфальт под ногами плавится, бетонные коробки многоэтажек раскалены, и в квартирах нечем дышать, что почти все ее подружки тоже разъезжаются кто куда…

Так и не заведя подружек в поселке, Даша в Москве их имела не мало. То были в основном ее одноклассницы. Григорий Кузмич до поры до времени удивлялся тому, что Даша и в поведении и речью своей так сильно отличается от большинства тех поселковых девочек-старшеклассниц, которых ему приходилось учить в последние годы своей учительской работы. Он никогда не слышал от нее ни молодежного слэнга, ни приблатненных словечек, ни какой-то грубости, не говоря уж о мате. Довольно долго он пребывал в полной уверенности, что Даша просто хорошо воспитана, и так далее, и тому подобное… Но однажды, в прошлом году, он неожиданно стал свидетелем как гостившая у него внучка по сотовому телефону разговаривала с одной из своих московских подруг. Оказалась, что она бывает «хорошо воспитанной» только в его присутствии. Уверенная, что ее никто не слышит, Даша так общалась с подругой по телефону… Ну, в общем, словечки типа: «прикольный», «зашибись», «обдолбанный», «мне это фиолетово», и даже о ком-то «пошла она в жопу», вполне естественно вплетались в ее в общем-то довольно грамотную речь. Григорий Кузмич, сделав это открытие, сначала опешил, но потом… Он был опытный педагог и сообразил, что всего лишь сам себя тешил иллюзией. Даша ведь жила в огромном мегаполисе, училась не в институте благородных девиц, а в обычной средней школе, хоть и московской. Так почему же его ученицы, которых он учил по нескольку лет, могли разговаривать на том языке, которым их учила не школа, а жизнь, а его внучка, находясь почти в той же среде, нет. Чуда быть просто не могло. Но то, что Даша может разговаривать и совсем по иному, например, когда общается с ним или с родителями явно говорило в ее пользу. Ведь большинство поселковых мальчишек и девчонок, да и московских тоже владели лишь одним языком, языком улицы, а русский разговорный, не говоря уж о литературном, знали довольно слабо. И если для мальчишек это было более или менее естественно, то резкое падение «языкового» уровня у девочек и молодых женщин Григорию Кузмичу казалось крайне пагубным для общества. И потому он довольно быстро успокоился, «переварив» тот факт, что его внучка тоже владеет «уличным» языком.

– Дед, я приехала, – как всегда с этими словами Даша с разбега налетала на Григория Кузмича, обдавая его благоуханием своих духов, волос… молодого, здорового тела, чмокала в коричневую морщинистую щеку. Григорий Кузмич отступил от внучки, с которой он виделся почти месяц назад, но не от того, что ему было что-то неприятно, а потому, что так с его возрастной дальнозоркостью ему было сподручнее ее рассматривать. Результатом осмотра он остался не очень доволен:

– Никак, Дашенька, в фотомодели собралась, становишься все выше и тоньше, скоро будешь как пресловутая Твигги.

– Какая еще Твигги? – спросила уже из своей комнаты Даша, куда она убежала, чтобы распаковать свою дорожную сумку и переодеться.

– Это английская манекенщица шестидесятых годов, тощая как жердина. С нее и пошла мода на длинных и сухопарых девиц.

– Дед, не вредничай. Я если хочешь знать, одна из самых толстых в классе и жердиной никогда не буду. А похудела немного, так это от того, что в последнее время навалилось все, конец учебного года, экзамены, лагерь этот, а еще жара страшенная. Тут опять наберу, я ведь к тебе надолго, недели на две приехала и потом в августе опять приеду к ранним яблокам, – весело тараторила из своей комнаты внучка.