Хризантема - Джоан Барк

Хидео, в свою очередь, не сводил глаз с яркого красного свитера, который так выгодно подчеркивал бюст девушки. Короче говоря, на следующий день в бюро путешествий пришлось наведаться еще раз — за дополнительной информацией. В тот день они впервые сходили вместе в кафе. Хидео открыто любовался новой знакомой. Полные красные губы, блестящие черные волосы, свободно ниспадающие на спину… Такая яркая — и так не похожая на его хрупкую, изящную жену. Веселая, жизнерадостная, сексуальная. С самой первой встречи его не оставляло желание залезть ей под свитер и взять в руки эти чудесные божественные чаши, убедиться, что они настоящие. Хидео ни разу не приходилось ухаживать за женщиной с бюстом голливудских стандартов. Груди Фумико не выходили из головы, преследовали, как наваждение. Поймав себя на том, что машинально рисует их на промокательной бумаге, он решился пригласить девушку поужинать.

Они встретились дождливым вечером после работы, и Хидео предложил сходить в свое любимое заведение в районе Акасака, где подавали суси. Садясь в такси, он случайно задел рукой ее грудь и вздрогнул. Сердце забилось. Хидео отнюдь не был новичком в любви, однако это ощущение оказалось для него совершенно новым.

За ужином Фумико не прихлебывала горячее сакэ по маленькому глоточку, как другие знакомые девушки, а опрокидывала чашечки одну за другой, почти не отставая от своего спутника. Ресторан молодые люди покидали в довольно разгоряченном состоянии. Пока Хидео расплачивался, Фумико накинула пальто и зашла на минутку в дамскую комнату. Дождь на улице уже кончился, они шли рука об руку по улице, обмениваясь шутками и хихикая. Внезапно девушка, радостно вскрикнув, как маленькая, потянула Хидео к витрине с игрушками, хотя, насколько он мог судить, ничего особенного там не было, да и магазин, по-видимому, был закрыт.

Они стояли, вглядываясь сквозь толстое стекло, когда Фумико вдруг взяла его руку и засунула себе под пальто. Тело Хидео пронизал электрический разряд: ладонь легла на гладкую нежную выпуклость, пальцы ощутили твердый сосок. Вот зачем, оказывается, она отлучалась — чтобы расстегнуть блузку и снять бюстгальтер! Люди шли по улице за их спинами, а Фумико все прижимала к себе его ладонь, заставляя содрогаться от возбуждения. Такого с ним еще ни разу в жизни не происходило, пришлось даже немного опустить плащ, перекинутый через руку, чтобы прикрыть оттопырившиеся брюки.

Фумико запахнула пальто и улыбнулась, глядя в глаза Хидео. Не говоря ни слова, он схватил ее за руку и потащил вперед, к мерцающей вывеске гостиницы на углу. Как только дверь номера, выдержанного в темно-красных тонах, закрылась, отрезая любовников от внешнего мира, они набросились друг на друга, яростно срывая одежду. Позже Хидео признавался, что никогда не хотел женщину так сильно, как в тот вечер, и все другие его свидания — ничто по сравнению с тем первым, в гостинице с Фумико. Даже нежные и изысканные супружеские отношения с Мисако остались в памяти лишь бледным воспоминанием. После той ночи молодые люди стали постоянными клиентами гостиницы для влюбленных «Красная вишня» в Акасаке.

4

Поезд двигался среди беспорядочного нагромождения унылых городских многоэтажек, которые постепенно сменились аккуратными пригородными кварталами и наконец — однообразным сельским пейзажем, утыканным здесь и там небольшими фермами. Пришло время сбора урожая, и крестьяне трудились под неярким октябрьским солнцем, оставляя за собой четко очерченные раны обнаженной почвы на рисовых полях.

Мисако задумчиво смотрела в окно вагона. Узкая лента земли между Токио и Ниигатой казалась ей теннисным кортом, по которому она всю жизнь только и делает, что перелетает, как мячик, туда и обратно. Она путешествовала в этих поездах летом и зимой, в любую погоду, во всяком настроении. Поездка в столицу на экзамены в университет, долгая, тягостная, пугающая. Радостные возвращения домой на каникулы. Похороны бабушки. Лихорадочные метания туда-сюда в разгар приготовлений к свадьбе. И вот теперь что-то вроде бегства — в поисках передышки от тягот семейной жизни.

Намерения деда оставались пока загадкой, но Мисако было приятно, что он настоял на ее приезде. С ним были связаны все ее детские воспоминания. Как терпеливо учил он ее красиво писать иероглифы, когда после повторного брака матери с доктором Итимурой Мисако продолжала ходить на уроки в храм. Она увлекалась каллиграфией до сих пор: даже старшая госпожа Имаи хвалила работы невестки и повесила одну на стене в столовой. Улыбнувшись мыслям о дедушке, Мисако со вздохом откинулась на спинку сиденья.

Поезд въехал в горный туннель, самый длинный на маршруте, и в вагоне стало темно. Впереди был курорт Минаками, известный своими горячими источниками. Непривычное, почти двухминутное пребывание под землей встревожило некоторых пассажиров, они начали нервно покашливать и ерзать на сиденьях. Перемена общего настроения подействовала и на Мисако, вызвав в памяти ее самое первое путешествие в Ниигату. Случилось оно почти четверть века назад, но перед глазами четко стоял образ маленькой девочки, прижавшейся к матери на полу в тесной толпе чужих людей.

Воспоминание, полное пугающих звуков и неприятных запахов, врезалось в память еще и благодаря рассказам матери:

«Мы не всегда жили в Ниигате, Мисако-тян. Сестра твоего дедушки вышла замуж и переехала в столицу, и это она, тетя, договорилась о моем браке с твоим отцом. Так я тоже оказалась в Токио, и ты родилась уже там. Потом отцу пришлось стать солдатом и идти воевать, тебе тогда было всего три годика, а когда пошли слухи, что американцы собираются бомбить Токио, мы решили укрыться у дедушки с бабушкой в Ниигате. Самым трудным оказалось добраться туда, потому что поездов из-за войны было мало, а все, кто имел родственников в провинции, тоже хотели уехать. Целая толпа людей с огромными узлами. Ужасное путешествие, и только ты меня всю дорогу радовала, Мисако-тян. Ты была такой хорошей девочкой, ни разу даже не заплакала, и это придавало мне духу».

В детстве Мисако частенько просила еще раз рассказать ту историю, и теперь одно лишь воспоминание о словах матери помогло ей успокоиться. Она задремала, пропустив великолепные горные виды, которыми привыкла любоваться.

В храме кипела работа — готовились к визиту дзэнского монаха из Камакуры. Помощник настоятеля Тэйсин то и дело отирал пот с раскрасневшихся щек, вытряхивая постели и выбивая пыль из матрасов бамбуковой палкой. Он пребывал в приподнятом настроении, улыбался и напевал под нос обрывки старинных песен. Сейчас служитель Будды чувствовал себя в родной стихии, ему нравилось общаться с людьми, и редкие случаи, когда храм принимал гостей, были для него великим удовольствием.

Своим веселым и открытым нравом Тэйсин заслужил всеобщую любовь в округе. Навещая прихожан, чтобы прочитать сутры над умершими родственниками, он всегда умел рассеять печаль уместной шуткой и легкой болтовней за чашкой чая. За ним закрепилось прозвище Вака-сэнсэй, Молодой Учитель, хотя Тэйсин доживал уже четвертый десяток и служил в храме пятнадцать лет. Его собеседники и не подозревали, что улыбки жизнерадостного толстяка скрывали постоянную болезненную тревогу. Он панически боялся смерти — не своей, но старого настоятеля.

Лишенный и малой толики честолюбия, Тэйсин никогда не мечтал подняться выше должности простого монаха. Тем не менее его нынешний формальный сан назывался фуку-дзюсёку, то есть сменить настоятеля на высоком посту должен был именно он. Судьба распорядилась так, что наследника в обыденном смысле, сына или внука, старик не имел, хотя сам принял бразды правления храмом от своего отца. За годы службы Тэйсин проявил аккуратность и благочестие, заслужил уважение прихожан. Старейшины храма давно уже настаивали, чтобы молодого монаха формально приняли в семью Танака и назначили официальным преемником, однако старик настоятель не любил спешить, и лишь в 1962 году, когда скончалась его супруга, он решился наконец объявить Тэйсина фуку-дзюсёку. В тот торжественный день Тэйсин испытал первый приступ нервного голода. Несмотря на то что он уже и так выполнял многие функции, выходившие за пределы обязанностей простого священника, положение и ответственность, сопутствовавшие новому сану, пугали и подавляли его. Он чувствовал неуверенность и внутреннюю пустоту. Разве это возможно — ему, деревенскому увальню, занять место Учителя, которого он так почитал? Теперь, чего доброго, прихожане начнут подталкивать его к женитьбе. Настоятелю храма положено иметь семью — женскую работу в храме должна выполнять женщина, а не добровольцы из паствы.

Тэйсин уныло размышлял обо всем этом, и ему вдруг отчаянно захотелось чего-нибудь сладкого. Поесть он всегда любил, но теперь желание стало непреодолимым и мучило его почти каждую ночь, не давая спокойно уснуть. В широком рукаве кимоно монах прятал печенье, и чем больше дряхлел старик настоятель и шушукались между собой старейшины, тем больше требовалось сладостей. Когда в храм приняли нового младшего священника, работы стало меньше и напряжение несколько ослабло, однако Тэйсин настоял на том, чтобы сохранить кухонные обязанности за собой, опасаясь лишних пересудов: мол, святые отцы недоедают из-за отсутствия женщины на кухне.