Хризантема - Джоан Барк

— Что такое? — оживился директор музея. Доктор наклонил череп и указал на небольшую дырочку.

— Вот видите, это наружное слуховое отверстие височной кости. Оно имеется у каждого, иначе мы не могли бы слышать. А теперь взгляните на правую сторону. — Он перевернул череп и протянул директору.

— Здесь отверстия нет, — удивленно произнес тот, — а я сначала и не заметил. Наверное, такое редко встречается?

— О да, крайне редко, — кивнул доктор. — Вы и не могли заметить, пока как следует его не отмыли, тем более если раньше никогда не имели дела с черепами. Я сам не такой уж специалист, но полагаю, что подобный дефект можно встретить не чаще чем один раз на миллион. В самом деле удивительно.

— И что это может означать?

— Ну, прежде всего, естественно, девушка была глуха на одно ухо. Есть вероятность, что у нее вообще не было ушной раковины на правой стороне — такие врожденные дефекты почти всегда сопровождаются внешними уродствами. Иногда вместо уха бывает лишь кожный клапан. Разумеется, имея на руках один только череп, точно сказать нельзя.

Директор снова приуныл.

— Факт, конечно, интересный, однако возраст костей он определить не поможет, не так ли?

Доктор со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы.

— Увы, — покачал он головой. — Одни кости. Сохранись здесь даже остатки плоти, все равно скорость разложения зависит от множества факторов, которые очень трудно учесть. Вот если бы одежду нашли, другое дело. Может быть, поискать, не осталось ли поблизости обрывков ткани?

— Я никак не ожидал, что все это так сложно, — вздохнул Сайто. — Думал, вы посмотрите на скелет и сразу…

— Мне очень жаль. — Доктор положил череп на место и внимательно пригляделся к тазовым костям. — Могу лишь заключить, что это останки девушки, вполне здоровой, если не считать проблемы со слухом. Возможно, специалист по судебной медицине скажет больше. Попробуйте связаться с коллегами из музеев Токио, они чаще меня имеют дело с подобными случаями.

— Да-да, — разочарованно покачал головой директор. — Значит, женщина. А я-то надеялся получить новые исторические факты.

Повышенный интерес приятеля к полу находки рассмешил гостя.

— К моему великому сожалению, не могу обрадовать вас новостью, что перед нами самурай, погибший от удара меча. Совершенно уверен, что это юная девушка с хорошими зубами и глухая на одно ухо. Загадка лишь в том, как она оказалась в пруду.

Сайто что-то вежливо промычал и взглянул на часы.

— Может быть, продолжим обсуждение за обедом? — предложил он. Доктор в ответ с улыбкой поклонился. — И еще… Доктор Ногути, я буду очень вам признателен, если вы пока сохраните в тайне нашу находку. У меня и в самом деле есть в Токио однокашник, к которому можно обратиться… — Он снова вздохнул. — Тут еще столько работы, тайфун совершенно расстроил весь наш график реставрации.

— Да, — с серьезным видом кивнул доктор. — Я понимаю.

Он изо всех сил старался выказать сочувствие, хотя думал больше о теплом сакэ и обеде с превосходным рисом, только что собранным с полей Ниигаты.

Ничего исторического в костях так и не нашли. Заключение токийских специалистов не помогло пролить свет даже на их возраст. Сто лет, пятьдесят — точно никто не мог сказать. Ситуация начала тяготить директора музея. На очередной званый обед он пригласил начальника местной полиции.

— У нас и без того довольно хлопот, чтобы заниматься еще и историей, — поморщился тот, принимая из рук Сайто чашечку сакэ. — Кости лежали в пруду слишком долго. Любое расследование только подогреет старые слухи о привидениях. Даже если это убийство, виновника самого давно уже нет в живых. Одним словом, полиции тут делать нечего. Надо кремировать останки и забыть обо всем.

Сайто согласился и подлил служителю порядка еще сакэ. Он и сам был рад избавиться от ненужных хлопот, потому даже не упомянул об отсутствии слухового отверстия в черепе. В конце концов, какая разница? Девушка давно умерла, к чему поднимать лишний шум вокруг ее останков?

Дед Мисако присутствовал на обряде кремации как настоятель ближайшего к саду храма. Директор поведал ему историю находки, умолчав, правда, об анатомических подробностях, и попросил совета. Подумав, священник предложил перенести прах таинственной девушки в помещение за алтарем, где уже хранилось несколько урн, в основном с останками неопознанных жертв войны.

Директор охотно согласился и, пожертвовав солидную сумму в пользу храма, отбыл с легким сердцем. Теперь, почти через год после страшного наводнения, урна с прахом — ящичек, обернутый белым шелком, — должна была наконец обрести последнее упокоение на пыльных полках в окружении старинных потрескавшихся буддийских статуй. Раз в год, к празднику Обон, когда принято почитать мертвых, на полки ставят цветы и пищу, жгут благовония и читают молитвы. Безымянной душе не на что будет жаловаться.

Директора музея такой исход вполне устраивал, но пожилой настоятель никак не мог решиться и по-прежнему держал урну у себя. Он и сам не знал толком, почему не хочет расстаться с кремированными костями, неизвестно кому принадлежавшими, разве что… Память то и дело возвращалась к странному происшествию, которое случилось давным-давно, когда Мисако была еще совсем маленькой.

Сжав лицо в морщинистую маску, старик силился вспомнить точную дату. Сорок четвертый год… стояло жаркое лето. Он возвращался домой и увидел, что навстречу бежит внучка. Она часто играла в саду поместья с подругой, отец которой работал там смотрителем. По лицу девочки текли слезы, она выкрикивала на ходу:

— Дедушка! Иди скорее! Женщина… она упала в большой пруд! Я сама видела!

Подхватив внучку на руки, священник со всех ног бросился в сад. Совсем запыхавшись, у входа он увидел подругу внучки и ее отца, инвалида войны, подметавшего дорожку. Согнувшись почти вдвое, тот с трудом управлялся с короткой соломенной метелкой.

— Ее вытащили? — крикнул священник еще издалека.

Однорукий выпрямился, и на его лице отразилось смущение. Потом он бросил взгляд на Мисако и усмехнулся.

— Ваша внучка, похоже, решила пошутить. Мне она тоже сказала, но такого просто не могло случиться, иначе я бы обязательно увидел. Не слепой же я, в конце концов! Работаю здесь с самого утра, дети играют рядом… Да и в сад никто не входил, никаких женщин, совершенно точно.

Священник поставил Мисако перед собой на дорожку и, присев на корточки, строго взглянул ей в глаза.

— Ты сказала неправду, Мисако-тян?

Опустив голову, малышка пролепетала дрожащим голосом:

— Нет, дедушка, она упала в пруд, вон там, — и махнула рукой в сторону большого камня, образовывавшего узкий мостик.

— Может, ей привиделось? — предположил смотритель. — Моя дочь все время была с ней и ничего не видела. Они вместе рисовали рядом с бамбуковой рощей, и вдруг она стала кричать, что кто-то упал в пруд. Но кто? Там никого больше не было.

— Кто упал в пруд, Мисако-тян? — спросил дед.

— Девушка… молодая госпожа, — ответила она, размазывая слезы по щекам.

Девочка была явно расстроена и сильно утомлена. Под глазами ее обозначились темные круги, чего дед никогда раньше не замечал.

— Ты знаешь, кто она?

Мисако медленно покачала головой. Слезы продолжали капать, взгляд был жалкий и беспомощный.

— Никакой девушки не было, вообще никого! — упрямо твердил смотритель. — Можете не сомневаться. Ваша внучка, должно быть, заснула за рисованием и видела сон, или ей явилось привидение.

Священник повернулся к подружке.

— Скажи, Сатико-тян, ты видела сегодня в саду незнакомую госпожу?

Девочка, стесняясь, молча покачала головой.

— Понятно, — вздохнул он. — Значит, Мисако-тян и в самом деле увидела все во сне. В таком случае прошу прощения за беспокойство. — Он низко поклонился смотрителю и его дочери. — Мисако-тян, ты тоже должна извиниться. Ну же, скажи как положено!

Мисако обратила к нему долгий взгляд, потом поклонилась подружке и ее отцу.

— Гомен насаи, — произнесла она тихо.

— Ничего страшного, — ответил однорукий и добавил с нервным смешком: — Сон, просто сон, забудь о нем, Мисако-тян. Приходи завтра играть.

Случай произошел очень давно, однако был далеко не единственным. В то время Мисако, живя при храме, не раз странно себя вела. Дед понимал, что с ребенком не все в порядке, и даже обсуждал это со своей дочерью Кэйко, но шла война, и странности легко объяснялись нервным напряжением, общей слабостью и скудостью пищи. Да и поводов для беспокойства тогда было столько, что взрослым было не до чудачеств девочки.

После войны овдовевшая мать Мисако вышла замуж за врача, который после смерти жены остался один с двумя маленькими сыновьями. Девочка росла в новой семье в нескольких кварталах от храма, в доме для персонала частной клиники, и настоятель вспомнил о происшествии в саду лишь много лет спустя благодаря случайному разговору с дзэнским монахом.