Пыль над городом. Избранное - Виктор Голков

Диоген

На вечность едва ли рассчитывал,А значит, не видел нуждыСвой дом, свою бочку разбитую,Беречь от любви и вражды.

Дождинок тяжелые фракцииРонял иногда небосклон.Он светом бесстрастной абстракцииОт холода был защищен.

Пусть рушится твердь поднебесная,Всю землю пусть морем зальет,Коль с разумом вместе воскресну я,Когда мое тело умрет.

Раб

Кричат подвыпившие шлюхи,разносится кабацкий смрад.И как назойливые мухи,«Подайте», – нищие хрипят.

Закат в багровом ореоле,и жёлчь по небу разлилась.Всё пожелтело: роща, поле,деревья, люди, камни, грязь.

Вот день, покрытый чёрной гарью,уходит под сивушный бред.И вечер сладковатой хмарьюокутал всё вокруг – весь свет.

Почти не дышит раб распятый,от бесконечных мук устав.Как ангел вечности крылатой,висит он, руки распластав.

И видит гордая элитаи перепившаяся голь:из тела, что к столбу прибито,по капле вытекает боль.

И языки сплетает пламеньнад факелами. Чернь свистит,и в мёртвое лицо летити глухо ударяет камень.

Старинные портреты

В том зале, где тени скользят над паркетом,блуждает мой взгляд по старинным портретам.

Слой лака покрыл, незаметен и тонок,надменные лица панов и панёнок.

И я созерцаю спесивые позыи скрытые в тонкой насмешке угрозы.

Луч вынырнул, как бы случайно, из мрака.Охотничья нюхает воздух собака.

Узор на камзоле, колье и монистасверкают светло, равнодушно и чисто.

Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно,о сумрачной страсти и пытке духовной.

И вздрогнул я в страхе, почти суеверном:так много знакомого в жесте манерном.

И я с удивленьем следил молчаливымза этим лицом, притягательно-лживым.

А жадные губы, казалось, готовы.шепнуть мне одно ядовитое слово

Игрок

Он просидел всю жизнь за карточным столом,где и сейчас сидит, и даже по одеждезаметно – он игрок, сегодня, как и прежде,забывший о себе, идущий напролом.

Здесь много сотен раз он искушал судьбу,когда лицом к лицу встречался с мрачным роком.Но опускаясь вниз, в падении глубокоми потерявши всё, не прекратил борьбу.

Когда, как на костре, сжигал его азарт,охваченный больной, нечистоплотной страстью,он всё-таки бывал гораздо ближе к счастью,чем те, кто никогда не брали в руки карт.

Александр

Бессильны лучники, они обречены –загородимся мы щитами.Вот наши грузные, как крепости, слонызаколыхались над плотами.

Разъята Персия, лишь Индия вдалиглаза сощурила лениво.Изыди заживо, восстань из-под земли,всё так же улыбнётся криво.

Темна ты, Индия, таинственна, смугла,нашла оружие иное:от тела моего останется зола,и сердце растворится в зное.

И руки чьи-нибудь тебя замкнут в свой круг,откуда даже Ганга водамвовек не вырваться. Лишь изредка, лишь вдруг,меня припомнишь мимоходом.

Самоубийца

В гостиничном, заплесневевшем смрадекак будто задремал у кресла на полу,лишь модный чемодан поблёскивал в углу,да шевелил сквозняк страницами тетради.

Кто может знать, куда девается душа,и где ушедший дух пристанище находит,когда он здесь лежит, плашмя и не дыша,пока сюда людей привратник не приводит?

Быть может, это жизнь колеблет бахромуу скатерти, дрожит на смятом одеяле,что складкою любой принадлежит ему,пока его вещей ещё не разбирали?

Хотя могла б уйти сквозь запертую дверь,но ждёт, пока от губ приказа не услышит.Кто может знать о том, что именно теперь

Конец ознакомительного фрагмента.