Рубикон - Наталья Султан-Гирей

— Рабирий поступил по чести! — возмутился Катон. — Сатурнин и Главций подстрекали плебс к восстанию.

— И, однако, Цезарь добился его осуждения. — Децим злорадно ухмыльнулся. — Старого Катулла отстранили от доходного местечка по его же протесту. Претор Юлий доказал, что старик кладет себе за пояс казенные деньги! А кто же не тянет?

— Увы! Нас справедливо упрекают в корыстолюбии и продажности! — Катон горестно покачал головой — Сенат Римский превратился в лупанарий, где любой полупьяный вояка развязывает пояс Республики, насилует свободу, а мы молчим!

— Мы не молчали. — Ухмылка Децима стала дерзкой. — Мы прокляли Цезаря, да не тут-то было. Не успели приказ об отстранении зачитать на форуме, как к дому Юлиев сбежалось народа видимо-невидимо, с топорами, с дубинами, с навозными вилами. Кричат: "Наш милый Цезарь! Заступник наш и друг! Веди нас на твоих обидчиков-богачей! Не будет тебя в Сенате, до смерти нас засосут эти пиявки! Погибнем без тебя!"

— Ты извращаешь истину! — Катон сдвинул брови. — Чернь действительно собралась у дверей тирана. Но Юлий вышел к ним и отговорил от мятежных действий. В последнюю минуту в злодее проснулась совесть! Ведь он патриций!

— Как бы не так! — Децим фыркнул. — Кассий мне растолковал. Хитрец вовсе не хотел, чтоб закон Непота о диктатуре Помпея прошел. Он сам мечтает о власти. И весь этот шум делался только для того, чтобы доказать — Гай Юлий Цезарь тоже что-то значит...

— Приказ о Цезаре отменили! — В атриум вбежал Касий — Весь сброд ликует!

На форуме богач и откупщик Мамурра, угощая плебс, расхваливал древних царей, основателей Рима. Друг Цезаря Авл Гирсий, указывая на продажность Сената, пояснил народу:

— Прокормить одного правителя дешевле, чем шестьсот сенаторов, двух консулов, двенадцать проконсулов и свору квесторов[19] и эдилов. Надо только, чтоб власть досталась человеку с головой и сердцем. Плохо ли вам было при Марии?

— Что толку от заморских побед Помпея, если вы заедаете свои лавры ячменным хлебцем и запиваете тибреской водицей — вопрошал Мамурра. — Ветеран, завоевавший для Республики необъятные царства Востока, не имеет и четверти югера,[20] чтоб посеять этот ячмень. А Цезарь даст вам пашни. Его друзы добьются в Сенате закона о бесплатной раздаче хлеба всем неимущим квиритам!

Восторженные крики покрыли речь Мамурры.

II

— Я хочу просить Сенат установить опеку над моим супругом. — Сервилия обвела глазами друзей, приглашенных на семейный совет. — Брут лишился рассудка.

— Ну-у, — соболезнующе удивился Цезарь, — какие же признаки помешательства?

— Какие же тебе еще нужны признаки помешательства? — Сервилия возмущенно встала. — Если человек в шестьдесят семь лет ради любовницы-рабыни грабит законную супругу и своего единственного сына?! — В ее бархатистых, всегда мягких и задумчивых глазах пробежали искры гнева. Бархат стал колючим. — Он изменяет мне!

— Тебя это очень беспокоит? — Толстый Мамурра расхохотался.

— Меня беспокоит не то, куда Брут понесет свои старые кости, а то, что вконец разорит меня и Марка. Он хотел похитить мое ожерелье, твой подарок, Мамурра!

Мамурра озабоченно повернулся к своей возлюбленной:

— Этого допустить нельзя! Я содержу тебя, делаю подарки Марку, но...

— Хотел бы я видеть эту гречанку, — задумчиво проговорил Цезарь, — наверное, очень хороша, если сумела зажечь этакую старую рухлядь, доблестного консула нашей Великой Республики...

— кто-нибудь из нас должен поговорить с соблазнительницей, — заметил Мамурра.

— Нет! — Сервилия ударила рукой по спинке кресла. — Я позову ее мужа. Вы пригрозите ему, и он обуздает развратницу.

Матрона хлопнула в ладоши. В атриум вошел благообразный эллин, лет пятидесяти, и в нескольких шагах от госпожи почтительно остановился.

— Полидевк — наш домашний ритор и наставник Марка, — пояснила Сервилия.

— Зачем ты не образумишь супругу? — мягко спросил Цезарь. — Ты, кажется, стоик, ваша школа учит мужественно сносить все невзгоды.

— Я терплю безропотно.

— Интересно мне знать, бездельник, что ты терпишь безропотно в этом благородном доме, — оборвал Мамурра, — приторговываешь своей женой, скопил на этом дельце немало, исподтишка пускаешь денежки в рост?

Полидевк молчал.

— Эллин, — напыщенно обратился Катон к ритору, — ты владеешь земными богатствами в достаточной мере, чтоб выкупить свою супругу, прекрасную Иренион из горестного плена. Если твоих средств не хватит, мы, друзья добродетельной и целомудренной матроны Сервилии...

— Столь благосклонной к нам всем троим и еще многим другим, — вставил Мамурра.

— Мамурра и Катон дадут тебе денег на выкуп, — пояснил Цезарь, — но ты уедешь с ней подальше.

— Почему это Мамурра и Катон, — недовольно перебил Мамурра, — а не Гай Юлий Цезарь и Децим Брут, племянник и друг Сервилии?

— У меня нет свободных денег, — кротко ответил Цезарь.

— Твою долю я внесу, — великодушно согласился Мамурра, — но оплачивать удовольствия этого мальчишки Децима я не желаю.

— Благородный консул не согласится отпустить мою супругу даже за большой выкуп, — неожиданно произнес Полидевк.

Друзья Сервилии переглянулись.

— Платить я привык, но уговаривать не люблю. — Мамурра встал и закутался в тогу. — Децим и Катон займутся этим с большим успехом.

Оставшись одна, супруга Брута поправила прическу и внимательно оглядела себя в зеркало. Стройная, гибкая, несколько сухощавая, она уже второе десятилетие удерживала розовый венок первой красавицы Рима. Но в Риме быть прекрасной — значит прежде всего быть богатой.

Услышав легкий шорох, Сервилия обернулась. В дверях стоял Цезарь.

— Я вернулся сказать, что, кому бы ты ни дарила свое сердце, мое сердце всегда принадлежит тебе и только тебе.

— Не будь смешным. Я люблю мои капризы больше твоих мечтаний. Ты все обещаешь бросить к моим ногам будущие лавры, а Мамурра молча платит.

III

Проконсул Морей и Востока Кней Помпей Великий вступил на землю Италии. Он высадился со своей армией на юге страны в Брундизии. Приверженцам Великого уже мерещилось, как победитель Митридата[21] бросает легионы на Рим и Сенат в трепете склоняется перед новым Суллой, неограниченным властителем Города и Мира...

С юности счастье сопутствовало Кнею Помпею. Здоровье, деньги, незапятнанное, хотя и негромкое, имя досталось ему от родителей. Покладистый характер, исполнительность, благоразумие и незлобивость юноши привлекали к нему сердца многих. Сам Сулла благоволил к молодому Помпею. А когда ему удалось быстро и без особых потерь подавить в далекой Иберии восстание последних приверженцев Мария, Сулла не остался неблагодарным. Каприз всесильного диктатора превратил двадцативосьмилетнего военного трибуна в полководца, увенчанного лаврами.

С тех пор победа за победой, удача за удачей сопутствовали Помпею. Бесчисленные царства Востока легли к его ногам. Долгие годы военных трудов родили опыт, но исполнительный, добросовестный и недалекий Помпеи так и остался в душе примерным центурионом, и титул "Великий", которым не без иронии наградил его Сулла, все больше и больше становился язвительной насмешкой. Но Рим еще непоколебимо верил в Кнея Помпея Великого.

Однако Помпей обманул все надежды. Стоило б ему приказать — и все шестьсот отцов отечества с Цицероном во главе на коленях приползли бы к его ногам. А добродушный толстяк вместо того, чтобы повелевать, почтительно попросил Сенат и народ римский о разрешении отпраздновать триумф.

Увы! Ни блеск сокровищ таинственного Понта, ни обилие добычи, ни пленные цари в свите триумфатора, влекомые железными цепями за колесницей римского вождя, — ничто не могло загладить разочарования квиритов.

Плебс видел в бывшем любимце Суллы ставленника ненавистных оптиматов. А оптиматы втихомолку кляли откормленного полководца за нерешительность. Родовая знать открыто говорила в курии, что бездарный Кней Помпей, проходимец, чей род всего какие-нибудь шестьдесят лет назад внесен в сенаторские списки, присвоил чужую победу.

Лукулл — патриций и квирит — вот кто сломил титаническую мощь Митридата! Вот кто насмерть ранил непокорный Восток! Проконсул Морей Кней Помпей лишь побил поверженного, а теперь, как хвастливый вояка в балаганчике, сам прославляет себя.

Однажды, когда Лукулл вошел в Сенат, все патриции приветствуя своего героя, как один, встали.

Катон обнял несправедливо обойденного полководца и со слезами на глазах просил друга простить низость современников.

— Ты сражался не ради недостойных, но ради Рима, — воскликнул столп римской знати, — и будешь бессмертен, как он!