Anamnesis vitae. История жизни - Александр Мишкин

– А-а! – поняла посетительница, – Так это… Там!

– Где?

– Ну там! – явно удивляясь моей непонятливости, старушка показала большим пальцем руки куда-то за своё плечо.

Я привстал и заглянул ей за спину:

– Спина, что ли?

– Не-е, милок, не шпина! – разулыбалась бабка, – Ниже!

Антон Иваныч оторвался от своей писанины и отчеканил:

– Евлампия Прокловна неделю назад обратилась к нам с жалобами на боли в заднем проходе и умеренное кровотечение оттуда же. После проведенного осмотра мною был установлен диагноз: Хронический геморрой, обострение. В связи с чем было назначено лечение: свечи с реопирином и экстрактом ромашки. Сегодня Евлампия Прокловна явилась для контрольного осмотра и определения тактики дальнейшего лечения.

– Во-во, он шамый, еморой у меня! Там! – радостно закивала старушка и вновь махнула большим пальцем через плечо.

– Исчерпывающе! – пробормотал я и начал «определять тактику дальнейшего лечения», – Евлампия э-э… Прокловна, так вы свечи принимали?

– А как же, дохтур, принимала! Вот, как Антон Иваныч назначили, так и принимала: два раза в день, утром, штало быть, и перед шном.

– Хорошо. Легче стало?

– Штало, милок, штало! На третий день как рукой шняло! – разулыбалась пациентка.

– Замечательно. Но вы курс лечения закончили? – подозрительно нахмурил я брови.

– Как? – озадачилась Евлампия Прокловна.

– Я спрашиваю, свечи все использовали? – переформулировал я вопрос.

– Вше, вше! – поспешила она меня успокоить, – Шегодня только пошледнюю шъела!

Стул подо мной оглушительно треснул. Антон Иваныч закашлялся и, уронив ручку, полез за ней под стол. Кашель, донёсшийся оттуда, носил явные нотки истеричности.

– Вы п-п-последнюю с-с-вечу – что?! – от переполняющих меня чувств я начал заикаться.

– Шъела, дохтур, шъела! – невозмутимо повторила Евлампия Прокловна.

– Вы? Ели? Свечи? – разум отказывался верить услышанному и требовал уточнений.

– Ага! – с улыбкой кивнула бабка.

– И помогло?

– Да как рукой! – в подтверждение своих слов долгожительница энергичным жестом чиркнула себя большим пальцем по шее.

Я вздохнул и начал санпросветработу:

– Видите ли, Евлампия Прокловна, то, что свечи вам помогли, – замечательно. Но мне кажется, что эффект от них был бы более ярким, если бы вы принимали свечи так, как положено…

– Так я ж их так и принимала! – удивлённо перебила меня бабка.

Я покачал головой:

– Нет, голубушка, вы принимали их в рот… как таблетки.

Старушка часто закивала головой и скривилась:

– В рот, милай, в рот! Только таблетку раз – и проглотишь, а швечку жуёшь-жуёшь, жуёшь-жуёшь… шклизкая, шволочь!

Представив этот процесс, я поёжился. Но терпеливо продолжал внушать:

– Евлампия Прокловна, свечи принимают не в рот!

– А в куда? – встрепенулась бабка.

Кашель под столом усилился. Я как бы невзначай дёрнул ногой, задев что-то мягкое. Антон Иваныч утробно охнул и завозился, однако кашлять перестал.

– Свечи принимают… э-э-э… с другой стороны, так сказать! – попытался я корректно сформулировать путь введения ректальной свечи.

Евлампия Прокловна уставилась на меня. В тусклых старушечьих глазках плескалось детское изумление:

– Чаво?!

Из-под стола, будто чёртик из коробки, выскочил багровый и потный Антон Иваныч:

– В попу их вставляют, Прокловна, в попу!

Повисла нехорошая тишина. Фельдшер, осознав, что сотворил, съёжился и втянул голову в плечи. Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Вечер переставал быть томным.

– Куда-куда? – тихо переспросила Евлампия Прокловна и начала медленно приподниматься, нависая над залёгшим на столе Антоном Иванычем.

– Туда! – пискнул тот, безуспешно пытаясь слиться с ландшафтом.

Бабка, наконец, со скрипом распрямилась полностью и принялась объяснять несчастному фельдшеру всю никчёмность его жалкого существования. Получалось у неё весьма убедительно, хоть и не вполне цензурно.

Я невольно заслушался: в пылкой речи Евлампии Прокловны использовались такие обороты и метафоры, которых прежде никогда и нигде мне слышать не доводилось. Видимо, бабка принесла эти знания из прошлого века… или из позапрошлого? В старой школе были мастера…

Минут через десять милая старушка, видимо, получила полную сатисфакцию. Она умолкла, чинно уселась на своё место и целомудренно расправила на коленях длинную чёрную юбку. Застенчиво мне улыбнулась:

– Уж проштите, Пал Палыч, вшпылила чуток!

– Да полноте-с, Евлампия Прокловна, пустое! – успокоил я её, недоумевая, из каких глубин подсознания всплыли вдруг фразы, уместные разве что на балу у Шереметьевых, но никак не в амбулатории Кобельковской участковой больницы, – Не извольте беспокоиться, сударыня, любезнейший Антон Иваныч позволил себе моветон и получил по заслугам…

Растоптанный фельдшер вздрогнул и несмело оторвал голову от столешницы.

– …Однако, смею вас уверить, что его пароле террибль (ужасные слова) не лишены некоторого смысла! – продолжил я мысль.

– Пуркуа? – осведомилась Евлампия Прокловна.

Антон Иваныч опять сполз под стол. Оттуда донеслось сдавленное: – Опупеть!

Даже не удивившись глубоким познаниям собеседницы в области языков, я пояснил:

– Потому что свечи и в самом деле необходимо вводить в прямую кишку.

– Да ну? – изумилась бабка, – А больно не будет?

Ответить я не успел.

В коридоре раздался дробный топот, дверь распахнулась и в кабинет с перекошенным лицом влетела Клавдия Петровна:

– Пал Палыч, Антон, скорее в приёмное! Там… там целый грузовик больных привезли! Тяжёлые все, жуть!

Мигом позабыв про Евлампию Прокловну, я вскочил. Из-под стола, едва его не опрокинув, вылез Антон Иваныч. Вдвоём мы нависли над тяжело дышащей фельдшерицей:

– Какой грузовик?! Каких больных? Откуда? – наши вопросы прозвучали почти синхронно.

Вместо ответа Клавдия Петровна лишь махнула рукой, приглашая следовать за собой, и выскочила за дверь. Переглянувшись, мы с фельдшером рванули за ней.

Пробегая через коридор амбулатории, я краем глаза заметил, что ожидающих больных заметно прибавилось. Раза в два. Однако раздумывать на эту тему было некогда.

В приёмном отделении было пусто. Зато на улице, перед крыльцом, жизнь била ключом.

Из кузова припаркованного у больницы грузовика какие-то мужики за руки и ноги вытаскивали тело. Оно было мужского пола и издавало невнятные звуки, которые в первом приближении можно было бы принять за стоны. Однако, прислушавшись, я с удивлением уловил знакомый мотивчик. Полуживой организм пытался напевать «Ой мороз, мороз»!

Между тем, мужички довольно бесцеремонно швырнули поющее тело к моим ногам и вновь полезли в кузов. Через несколько секунд человеческая куча на травке пополнилась ещё одной особью. Эта не пела, потому как была без сознания. Всего лишь часто и хрипло дышала.

Я присел рядом и взялся за запястье хрипящего. Пульс был, но совсем слабый, нитевидный. А рука болезного показалась мне невероятно горячей.

Подняв пациенту верхние веки, я осмотрел зрачки: широкие, реакции на свет почти нет. Плохо.

– Кто-нибудь может сказать, что случилось?! – не поднимая головы, крикнул я.

Вместо ответа рядом на траву плюхнулось ещё одно тело. Тоже без сознания. Мной начала овладевать лёгкая паника.

– Антон Иваныч, займитесь им! – кивнул я на новоприбывшего. Этот, хоть и в беспамятстве, но не хрипел: дышал спокойно и свободно.

Фельдшер присел рядом со мной и завозился над своим пациентом.

Я рванул у моего подопечного рубашку, оголяя грудь. И невольно присвистнул: она была интенсивно-синего цвета, причём синева переходила на шею и лицо несчастного. А граница между синюшностью и нормальным цветом кожи оказалась весьма чёткой. Будто слюнявчик надели.

Синий «воротник»! Вкупе с сильнейшей одышкой и набухшими шейными венами, он давал классическую картину тромбоэмболии лёгочной артерии: крайне неприятного состояния, когда тромб отрывается где-нибудь в венах ног и летит с током крови в лёгкие, пока не закупорит собой один из тамошних сосудов. И всё, привет. Если артерия крупная – почти наверняка мгновенная смерть. Если поменьше – возможны варианты: либо смерть, но не сразу, либо…

Я посмотрел в синее лицо и вздохнул: …либо получаем вот это. Как лечить тромбоэмболию в условиях Кобельковской участковой больницы, я представлял себе слабо.

– Антон Иваныч, у нас ИВЛ есть? – безнадёжно поинтересовался я у копошащегося по соседству фельдшера.

– Чего? – изумлённо воззрился он на меня.

– Аппарат искусственного дыхания, спрашиваю, в больнице есть?

Иваныч отвесил челюсть.

– Ясно… – пробормотал я. Искомого аппарата в Кобельках явно не было.