Волшебники парижской моды - Анни Латур

Искусство укладывать волосы – в 1770 году насчитывалось около трех тысяч восьмисот различных способов – сделало работу шляпного мастера такой же важной, как труд модистки. Одно это позволяет понять, каким образом слава Леонара Боляра, создававшего головные уборы для самой королевы, вышла за пределы Франции и создала вокруг его персоны огромное количество легенд. В 1836 году в книжные магазины поступили в продажу его «Воспоминания», такие же неправдоподобные, как мемуары Розы Бертэн. Впрочем, неизвестный автор желал только сенсации, в его книге нет никакой политической подоплеки.

Тот же Боляр изобрел знаменитое направление в создании головных уборов – «шляпы настроения», предназначенные выражать тайные мысли и чувства надевшей такую шляпку: вокруг головок легкомысленных дам вились бабочки, целая стая вестниц любви, вплетенных в волосы, поощряла ухаживания кавалеров; или, например, саркофаги и траурные урны говорили о меланхолии из-за погибшей любви. Для герцогини де Шартр, которая в 1775 году родила сына (будущего Луи Филиппа), Леонар придумал прическу с восседающей роскошной кормилицей, держащей на руках ребенка. Маленькие фигурки-безделушки стали важным средством для создания необходимого образа. Отныне у них появилась собственная жизнь в неизменном процессе построения платья; они позволили модисткам воплощать любые фантазии: политические события, сражения и победы, судебные процессы, театральные успехи, салонные сплетни – все служило предлогом для создания новых украшений, отделки новых моделей головных уборов. Иностранный путешественник Мейстер в 1774 году писал, что ежедневные новости можно было узнать, рассматривая головки женщин.

То же можно сказать и о моде на расцветки тканей. В Париже не осталось ничего, вплоть до уличной грязи, что не дало бы названия какому-нибудь оттенку шелка, – «сточная канава» или цвет вышивки «парижская грязь», которой мадемуазель Ленорман отделала «турецкое платье», произведшее настоящую сенсацию в обществе. Никто не сомневался в правильности названия цвета «кака дофина» – оно появилось в связи с рождением наследника в королевской семье. И объяснялось все это не просто капризами вкуса, но и лихорадочным, страстным желанием перемен, что само по себе есть ритм времени, бегущего навстречу своей гибели. Общество правящего класса отыгрывало последний акт пьесы, заявляя право на фривольный образ жизни, на необузданную роскошь, в то время как страна разрушалась, государственная казна стремительно пустела, а миф о королевской власти распадался на глазах.

Элегантная дама. Гравюра XVIII в.

В поисках сенсаций не гнушались бравировать нищетой людей. Цены на хлеб выросли до такой отметки, что повсюду стали вспыхивать мятежи; были разграблены все булочные и хлебные склады, а модистки создали «бунтарский чепец», и Роза Бертэн жестокой зимой 1784 года с долей цинизма выпустила в продажу «чепец серой сестры» – скромность лишь внешняя, а цена такая же высокая, как и у самого щегольского головного убора с плюмажем.

Мода двигалась к упрощению, конечно, не в сфере морали, но в законе стиля, требующего отклика именно в тот самый момент, когда появляется новая форма, что вытекает из естественной эволюции. Головные уборы «молочница», «крестьянка», «Руссо» возникли не из-за переворота в умах людей и не под влиянием новых идей Руссо. Точно так же одежду в «английском» стиле носили не по причине восхищения солидностью английской экономики, тем более что мода на греко-романский стиль появилась не по причине желания очиститься в источниках Античности.

Неотвратимая эволюция стиля привела к тому, что простые, сдержанные линии пришли на смену волютам и раковинам, фигуркам-безделушкам и фижмам, а равновесие и приглушенные тона – крикливым краскам.

Увы, эта простота оказалась губительной для французской экономики – один из многочисленных парадоксов, которые противоречили логике, так все усложнили и завели в тупик судьбу всей страны накануне революции 1789 года. Начиная с 1780 года мода изгоняет фижмы, длинные трены[33], ткани, расшитые драгоценными нитями, плюмажи[34] и высокие каблуки.

Цветастые шелковые ткани, восхитительное произведение лионских ткачей, уступили место английским батистам и ситцам, украшенным букетиками деревенских цветочков. Мария Антуанетта и ее придворные дамы наслаждались простотой, играли в нее в специально построенной по эскизам придворных архитекторов деревушке в Версальском парке, вызывая своими пастушескими нарядами ажиотаж среди аристократок и жен богатых банкиров; лионские ткачи в это время впали в глубокое уныние, потому что результат их трудов, рулоны парчи, отныне оказались никому не нужными. Но модистки, не смущаясь даже страшными беспорядками в годы, предшествующие революции, все равно отражали в элементах декора одежды всевозможные скандалы, предшествующие падению старого режима. Достаточно упомянуть шляпу, украшенную ниткой жемчуга, которой дерзкий язык ее создателя дал название «колье королевы»: прямой намек на то злосчастное «дело о колье», в результате которого королева была скомпрометирована окончательно. Однако инициатор той драмы кардинал де Роган[35] тоже не избежал своей участи – стал жертвой жестокой фантазии шляпных мастеров: заключенный в Бастилию, он получил в подарок шляпу «кардинал в опале». Зато через год, когда парламент его оправдал, в шляпных магазинах появились украшенные белыми гирляндами головные уборы под названием «прощенный кардинал».

Ни те тяжелые времена, ни грубая анархия в стране не оттянули для королевы срока расплаты за ее любовь к драгоценностям. Ее природное кокетство стало источником постоянно растущих и передающихся из уст в уста слухов, где фигурировали баснословные суммы, уходившие на содержание королевского дома. В 1785 году министр финансов Калон передал в государственную казну умопомрачительный счет от мадемуазель Бертэн: из казны следовало уплатить модистке девятьсот тысяч ливров, что погасит лишь часть суммы, которую королева задолжала за свои наряды.

Жизнь Розы Бертэн в то время была такой же беспокойной, как и у королевского двора и погрязшей в долгах аристократии. Однако ее биограф, приписавший переезд модистки в 1785 году на улицу Ришелье денежным затруднениям, ошибался: в то время эта улица была центром элегантной жизни, как теперь, почти два века спустя, он переместился на улицу де ля Пэ. По свидетельству современников, новый магазин Розы Бертэн оказался еще шикарнее старого.

Тем не менее в 1787 году распространились слухи, что Бертэн объявляет о своем банкротстве. Мадам д’Оберкирх, недолюбливавшая ее, иронизировала: «Мадемуазель Бертэн, такая гордая, недосягаемая, даже заносчивая, обанкротилась. И вместе с тем ее банкротство – это не банкротство плебейки, а достойной дамы, имевшей два миллиона! Это кое-что для продавщицы шифонов. Владельцы мелких лавочек на последнем издыхании, к кому же теперь обращаться? Кто сделает прическу, подгонит под твой вкус шляпку, приколет перья, придумает новый фасон?»

Что это, простая клевета или жестокая реальность? В списке неплатежеспособных, зарегистрированных в том году, не удалось найти след банкротства Бертэн. Современники обвинили знаменитую модистку в «симуляции банкротства» с целью взыскать долги со своих клиентов или даже, как писали газеты, «вытрясти из королевской казны сорок тысяч ливров».

Накануне революции дух сословности был сильным как никогда. Национальный долг в 1787 году возрос до четырехсот миллионов ливров, банкротство всего государства стало неминуемым. Калон обратился к именитым гражданам с просьбой внести в казну посильную сумму, но призыв его не нашел отклика. Знать и духовенство отказались делать вклады на общественные нужды. Тут же произвел фурор жилет «а-ля почетный гражданин», по краю пустого кармана которого была сделана вышивка: королевская свита окружила своего монарха, а тот тщетно старается поймать рукой убегающую от него монету.

Государственная казна, решив придержать про запас государственные кредиты, прекратила в 1788 году денежные выплаты по облигациям. Жестокий удар, обрушившийся на страну, для творцов моды обернулся новой возможностью еще раз продемонстрировать силу своего воображения: они выпустили в продажу шляпы без дна и назвали их «шляпы а-ля государственная казна».

Даже когда казна в 1789 году опустела окончательно и государственное банкротство стало очевидным, содержание королевского двора поглотило последние двадцать пять миллионов ливров. А когда король, подстрекаемый Марией Антуанеттой и своими придворными, вступил в конфликт с Конституционной ассамблеей, вспыхнул бунт.

Разве мода могла обойти молчанием безумие, охватившее мир? – совсем наоборот. Она создавала новые виды головных уборов: «чепец Бастилия», украшенный трехцветным бантом, или другой, с еще более жестоким названием, – «кровь Фулона», появившийся после того, как недавно назначенного королем нового министра финансов Жозефа Франсуа Фулона[36] разъяренная толпа повесила на фонарном столбе.