Ответ - Янош Сас

Та, вторая жизнь, которая началась для тебя после нашей встречи, означала одновременно счастье (что поделаешь, нет лучшего слова) и несчастье. Только теперь ты вдруг поняла, какой была бедной, когда считала себя богатой, ощутила все убожество той жизни и еще сильнее жалела свои растраченные чувства, растоптанное доверие. Понадобилось немало времени, чтобы я понял, что происходит с тобой. Я ревновал тебя к Л., ненавидел его, поскольку наша жизнь еще долго возрождала в твоей памяти прожитые с ним дни. Ты была счастлива, но слишком медленно проходило щемящее чувство, вызванное разочарованием.

По утрам, в пять часов, царит полная тишина — даже на стройке не работают, — и в пустой комнате (потому что без тебя она действительно пуста) мне приходит мысль, что в последнее время именно это щемящее чувство делало тебя молчаливой. Неужели ты и во мне разочаровалась? Но почему? Знаю, с тобой что-то происходит, что-то тебя угнетает, чем-то я тебя обидел. Чувствую, что истина где-то рядом, но один, без тебя, я не могу ее найти. А знать ее, поверь, дорогая, нам обоим необходимо, без этого мы ничего не решим. Теперь я уверен в том (ведь я тебя знаю как свои пять пальцев), что за твоим, похожим на прежнее, душевным состоянием скрывается какая-то разочарованность, невысказанная боль. Но что же произошло между нами? Я готов рвать на себе волосы, что вовремя не придал этому значения. Сейчас ты могла бы сказать, что той энергии, какую я трачу на эти письма, вполне хватило бы на то, чтобы предотвратить все... Ты права. Но все же, если стряслась какая-то беда, давай вместе одолеем ее. Ведь это и есть эмоциональная культура: уметь любить и в беде — во всяком случае я так понимаю. Неужели же мы отвернемся теперь друг от друга и не будем стараться найти выход? Ты не хочешь, чтобы я к тебе приезжал, согласен, но тогда пиши, отвечай, ты должна мне ответить! Если в нашей совместной жизни было хоть что-то настоящее, подлинно человеческое, — мы не вправе сдаваться без боя.

Пиши и попытайся любить, ведь ты любила и хорошо знаешь, что я тебя люблю.

■

Мама, дорогая!

Ваше письмо доставило мне огромную радость. После телефонного разговора это первая весточка о Кати, можете себе представить, как я жду известий о ней. Теперь вам уже все известно, так что простите меня за прошлое вранье. Я не хотел вас волновать. Правда, я и сам многого не знал тогда. Да и сейчас скорее догадываюсь о том, что произошло. Внезапный, похожий на бегство отъезд, усталый, холодный голос по телефону, молчание — всего этого более чем достаточно (вот именно — более чем достаточно) для того, чтобы я понял: нас постигла какая-то большая беда.

Теперь я знаю немного больше, но тем не менее полной ясности у меня нет. Как понимать, что Кати больше невмоготу? Вы, мама, были у нас, видели, как мы живем. Я не без опасения пишу, что мы имели все необходимое. У матерей на этот счет всегда особое мнение. Но что бы там ни было, это «все необходимое» — относительное понятие. Мы молоды, оба работаем, имеем квартиру, библиотеку, радиолу... но ведь Кати не такой человек, чтобы впадать в меланхолию из-за того, что у нее нет холодильника, или из-за того, что она не может сидеть позади мужа на мотоцикле. У нас не те идеалы (не хочется писать в прошлом времени), и запросы у нас общие, между нами никогда не возникало разногласий по этому поводу, а тем более ссор.

Значит, речь идет не об этом. Ей невмоготу? Неужели я создал такую обстановку, что наша совместная жизнь стала для нее невмоготу? Возможно, но, честное слово, мне никогда и в голову не приходило считать ее обузой, как это она в последнее время постоянно внушала себе. Правда, последние полтора года я работал как зверь, даже в отпуск не удалось уйти прошлым летом. Но ведь у Кати тоже была своя работа, причем она довольно много была занята. Мне ли рассказывать вам, мама, о работе, ведь вы сами всю жизнь трудились. Верно, что в эти полтора года я меньше уделял внимания Кати, но она никогда не любила, чтобы ее опекали. Вы, мама, тоже знаете, за какое большое дело я взялся и, конечно, по вечерам обычно возвращался домой предельно усталым. Но ведь так не будет продолжаться вечно. А если бы и вечно, разве два близких человека не могут сочувствовать друг другу и помогать в работе?

Кажется, врач прав: все это следствие нервного переутомления, и когда она отдохнет, пройдут и эти навязчивые идеи. Потому-то и не хочу сейчас ехать в Брашов, понимаю — Кати нужно побыть одной, пусть совершает прогулки, ходит купаться, побольше спит. А через месяц я приеду за ней и мы вернемся домой.

Поверьте мне, дорогая мама, никаких других причин нет. Понимаю, что вы подозреваете невесть что, и знаю также — мало ли что может произойти с каждым. Но если бы произошло хоть что-нибудь похожее на то, чего вы так опасаетесь, мама, то как бы мне ни было это неприятно, я все равно признался бы сейчас, ведь нет никакого смысла отрицать: с Кати можно жить только по законам правды.

Прошу вас, напишите, будет ли Кати отвечать на мои письма или нет. И о себе тоже. Что поделывает дядя Шани, как переносит уход на пенсию?! С любовью целую вас...

■

Старина!

Мое письмо тебя, наверно, удивит. Вот уже добрых полтора года, как мы не пишем друг другу. Это признак неверности или верности, если друг обращается к другу только в беде? Зачем ходить вокруг да около, у меня довольно крупная неприятность: от меня уходит жена.

Ты, к сожалению, не знаком с ней. Для того чтобы легче было разобраться в сложившейся обстановке, надо кое-что рассказать тебе о ней. Она из тех обаятельных женщин, лицо которых привлекательно отнюдь не холодной симметрией, а фигура — совершенством формы, хотя и лицо у нее красивое, и фигура изящная, но красота их не броская, она как бы в тени. Знаешь, о таких ныне говорят: приятная, но ничего особенного. Главное в ней другое — то, что делает женщину поистине обаятельной. В ней все прелестно: взгляд, всегда выразительная улыбка, жесты, походка. В ней нет ни грана от наших модниц, хотя одевается она и модно, и со вкусом. Умна, образованна, с широким кругозором, хорошая преподавательница, увлекается литературой, искусством. Все это сочетается в ней с какой-то глубоко человечной отзывчивостью, с жадной тягой к счастью. Благодаря душевному складу это выражается у нее и острее и выразительнее, чем у других. Жизнь в родительском доме (ее родители, как принято говорить, прекрасно живут, старый Вильмош и по сей день влюблен в свою жену), настоящая любовь к литературе, вспыхнувшая у нее еще в детские годы (а это свидетельствует о том, что она — натура мечтательная, горячо откликающаяся на все важнейшие события), разумеется, еще сильнее развили эту отзывчивость. Прими во внимание еще и то, что отец ее старый коммунист, талантливый самоучка, прямо-таки боготворивший свою дочь. Но он не избаловал ее, он создал вокруг нее такую духовную атмосферу, в которой стиралась грань между мечтой и реальностью, между идеалами и жизнью. Другая девушка, может быть, меньшего ждет от жизни, но зато счастлива, если ей удается чего-то добиться, — она более упорна в борьбе, во всяком случае, легче переносит разочарования, а здоровый инстинкт помогает ей на любую неудачу смотреть как на временную.

С Кати все произошло иначе. Она влюбилась — по случайному совпадению он тоже химик, и ты увидишь потом, какую огромную роль будет играть это случайное совпадение во всей истории. Вкратце суть дела: мужчина разыгрывал любовь, а может и любил по-своему, ведь легко допустить, что он только так и умеет любить, а возможно, и вовсе не умеет. С Кати их свел случай: с какой-то компанией он отправился в Надькёхаваш, вернее, выехал из Клужа, но в Брашове заночевал у своих родственников. Вечером к родственникам пришли гости — Кати с родителями. Л. — я не хочу называть его полное имя — сначала беседовал со стариком, который в ту пору был еще директором химического завода, а потом стал ухаживать за его дочкой. На следующее утро он ушел в горы. Осенью они встретились в Клуже. Л. — научный сотрудник академии, аспирант, а Кати — студентка второго курса филологического факультета. Через полгода Л. представлял Кати своим друзьям как невесту. Лето они провели вместе, родители Кати благоволили к парню, поговаривали о свадьбе. В конце лета условились сыграть свадьбу на рождество. В начале декабря Катиного отца сняли с работы, и Л. поспешил ретироваться.

Как подействовал этот разрыв на девушку, которую я тебе описал, — нетрудно представить. Все это я рассказал лишь для того, чтобы ты понял: в душе этой девушки, несмотря на все симпатии ко мне, происходила мучительная борьба — она мне не доверяла. Недоверие ее не проходило довольно долго. Но когда прошло, я чувствовал, что она с удвоенной силой хочет создать и уберечь свое счастье. Предательство Л. застало ее врасплох. Такой поступок кого угодно может выбить из колеи, а ее он буквально потряс. Но наша совместная жизнь исцелила ее, наша любовь дополнялась дружбой, мы были близкими друзьями, хорошо понимали друг друга. Кати с трудом привыкала к новому окружению, но в конце концов освоилась, у нас появились общие друзья, мы наслаждались романтикой нового города, самозабвенно трудились, увлеченные своей работой. Добавлю еще: я многим обязан ей, так как благодаря широкому кругу ее интересов и привязанностей вырвался из плена той односторонности, которая грозит многим из нас, и вернул себе всю прелесть студенческих лет, когда меня одинаково интересовала и неорганическая химия, и концерт Бартока, и опыты в лаборатории, и новая театральная постановка. У меня появилась охота снова писать стихи. Разумеется, только для себя, не для публикации.