Лирика - Давид Самойлов

Черный тополь

Не белый цвет и черный цветЗимы сухой и спелой —Тот день апрельский был одетОдной лишь краской – серой.

Она ложилась на снега,На березняк сторукий,На серой морде битюгаЛежала серой скукой.

Лишь черный тополь был один —Весенний, черный, влажный.И черный ворон, нелюдим,Сидел на ветке, важный.

Стекали ветки как струи,К стволу сбегали сучья,Как будто черные ручьи,Рожденные под тучей.

Подобен тополь был к тому жИ молнии застывшей,От серых туч до серых лужВесь город пригвоздившей.

Им оттенялась белизнаНа этом сером фоне.И вдруг, почуяв, что весна,Тревожно ржали кони.

И было все на волоске,И думало, и ждало,

И, словно жилка на виске,Чуть слышно трепетало —И талый снег, и серый цвет,И той весны начало.

Апрель 1956

Зрелость

Приобретают остроту,Как набирают высоту,Дичают, матереют,И где-то возле сорокаВдруг прорывается строка,И мысль становится легка.А слово не стареет.

И поздней славы шепотокНемного льстив, слегка жесток,И, словно птичий коготок,Царапает, не раня.Осенней солнечной строкойПриходит зрелость и покой,Рассудка не туманя.

И платят позднею ценой:«Ах, у него и чуб ржаной!Ах, он и сам совсем иной,Чем мы предполагали!»Спасибо тем, кто нам мешал!И счастье тем, кто сам решал, —Кому не помогали!

1956

Из детства

Я – маленький, горло в ангине.За окнами падает снег.И папа поет мне: «Как нынеСбирается вещий Олег…»

Я слушаю песню и плачу,Рыданье в подушке душу,И слезы постыдные прячу,И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартираДремотно жужжит за стеной.И плачу над бренностью мираЯ, маленький, глупый, больной.

1956

«Жизнь пошла за второй перевал…»

(1957–1963)

Сороковые

Сороковые, роковые,Военные и фронтовые,Где извещенья похоронныеИ перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.Просторно. Холодно. Высоко.И погорельцы, погорельцыКочуют с запада к востоку…

А это я на полустанкеВ своей замурзанной ушанке,Где звездочка не уставная,А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,Худой, веселый и задорный.И у меня табак в кисете,И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,И больше нужного хромаю,И пайку надвое ломаю,И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало —Война, беда, мечта и юность!И это все в меня запалоИ лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые,Свинцовые, пороховые…Война гуляет по России,А мы такие молодые!

1961

Старик Державин

Рукоположения в поэтыМы не знали. И старик ДержавинНас не заметил, не благословил…В эту пору мы держалиОборону под деревней Лодвой.На земле холодной и болотнойС пулеметом я лежал своим.

Это не для самооправданья:Мы в тот день ходили на заданьеИ потом в блиндаж залезли спать.А старик Державин, думая о смерти,Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!Некому и лиру передать!»

А ему советовали: «Некому?Лучше б передали лиру некоемуМалому способному. А эти,Может, все убиты наповал!»

Но старик Державин вороватоРуки прятал в рукава халата,Только лиру не передавал.

Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.Что-то молча про себя загадывал.(Все занятье – по его годам!)По ночам бродил в своей мурмолочке,Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!Пусть пылится лучше. Не отдам!»Был старик Державин льстец и скаред,И в чинах, но разумом велик.Знал, что лиры запросто не дарят.Вот какой Державин был старик!

Июль 1962

С<ергею> Б<орисовичу> Ф<огельсону>

Слава Богу! Слава Богу!Что я знал беду и тревогу!Слава Богу, слава Богу —Было круто, а не отлого!

Слава Богу!Ведь все, что было,Все, что было, – было со мною.И война меня не убила,Не убила пулей шальною.

Не по крови и не по гноюЯ судил о нашей эпохе.

Все, что было, – было со мною,А иным доставались крохи!

Я судил по людям, по душам,И по правде, и по замаху.

Мы хотели, чтоб было лучше,Потому и не знали страху.

Потому пробитое знамяС каждым годом для нас дороже.Хорошо, что случилось с нами,А не с теми, кто помоложе.

1961

Перебирая наши даты

Перебирая наши даты,Я обращаюсь к тем ребятам,Что в сорок первом шли в солдатыИ в гуманисты в сорок пятом.

А гуманизм не просто термин,К тому же, говорят, абстрактный.Я обращаюсь вновь к потерям,Они трудны и невозвратны.

Я вспоминаю Павла, Мишу,Илью, Бориса, Николая.Я сам теперь от них завишу,Того порою не желая.

Они шумели буйным лесом,В них были вера и доверье.А их повыбило железом,И леса нет – одни деревья.

И вроде день у нас погожий,И вроде ветер тянет к лету…Аукаемся мы с Сережей,Но леса нет, и эха нету.

А я все слышу, слышу, слышу,Их голоса припоминая…Я говорю про Павла, Мишу,Илью, Бориса, Николая.

Деревянный вагон

Спотыкался на стыках,Качался, дрожал.Я, бывало, на нарах вагонных лежал.Мне казалось – вагон не бежал, а стоял,А земля на какой-то скрипучей осиПоворачивалась мимо наших дверей,А над ней поворачивался небосвод,Солнце, звезды, луна,Дни, года, времена…Мимо наших дверей пролетала война,

А потом налетали на нас «мессера».Здесь не дом, а вагон,Не сестра – медсестра,И не братья, а – братцы,Спасите меня!И на волю огня не бросайте меня!

И спасали меня,Не бросали меня.И звенели – ладонь о ладонь – буфера,И составПересчитывал каждый сустав.И скрипел и стоналДеревянный вагон.А в углу медсестра пришивала погон.

А в России уже начиналась весна.По откосам бежали шальные ручьи.И летели недели, года, времена,Госпитальные койки, дороги, бои,И тревоги мои, и победы мои!

1950-е—1961

Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.Я любил, размышлял, воевал.Кое-где побывал, кое-что повидал,Иногда и счастливым бывал.

Гнев меня обошел, миновала стрела,А от пули – два малых следа.И беда отлетала, как капля с крыла,Как вода, расступалась беда.

Взял один перевал, одолею второй,Хоть тяжел мой заплечный мешок.Что же там – за горой? Что же там – под горой?От высот побелел мой висок.

Сорок лет. Где-то будет последний привал?Где прервется моя колея?Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.И не допита чаша сия.

Луч солнца вдруг мелькнет, как спица,Над снежной пряжею зимы…И почему-то вдруг приснится,Что лучше мы, моложе мы,

Как в дни войны, когда, бывало,Я выбегал из блиндажаИ вьюга плечи обнимала,Так простодушна, так свежа;

И даже выстрел был прозраченИ в чаще с отзвуками гас.И смертный час не обозначен,И гибель дальше, чем сейчас…

Между второй пол. 1957 и 1959

Осень

Вот опять спорхнуло летоС золоченого шестка,Роща белая раздетаДо последнего листка.

Как раздаривались листья,Чтоб порадовался глаз!Как науке бескорыстьяОбучала осень нас!

Так закутайся потеплеПеред долгою зимой…В чем-то все же мы окрепли,Стали тверже, милый мой.

Атлант

Не нужен гений и талант,Что сам собою горд,А нужен труженик Атлант,Что мир воздвиг на горб.

Стоит он, выпятив губу,По-бычьи пяля взор.И чует на своем горбуКосые грани гор.

Земля круглее казана,А в ней огонь и лед.И океанская волнаЕму за ворот бьет.

А он стоит, багроволиц,Спина – под стать коню.И вдруг как гаркнет:– Люди, цыц!Неровно – уроню!

1959

Захотелось мудрым землянамРаспрощаться с домом зеленым,Побродить по нездешним лонам,По иным морям-океанам.

И откуда такое желанье?Почему со времен ДедалаРвутся в небо наши земляне,Неужели земли им мало?

Но птенцы готовятся летомК их осенним большим перелетам.Так нас тянет к дальним планетам,К безначальным тянет высотам.

Кличет осень из синих далей,Осыпаются листья клена…От великих наших печалейЗвезды манят нас с небосклона.

Бурой, желтой, красной метельюЗакружились жухлые листья…От великих наших веселийМанят нас надзвездные выси.

Журавли курлычут. По далямОплывают сосны, как свечи.И, раскрыв глаза, упадаем,Упадаем небу навстречу.

1961