Предназначение. фантастический роман - Николай Лапшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Митрофанович с хохотом выдохнул на господ охвицеров сивушно-луковый перегар и заверил:
«Ни-ни, барышни!»
Он затормозил и сказал:
«Пожалуйста, господа охвицеры и дамы, доставил вас к парадному пордъезду!»
Васька удивился, ехали они минут пять со скоростью пешехода. Светка щипнула его за бок, он вздрогнул и спросил:
«Уже приехали?»
Митрофанович дурашливо выскочил из Москвича, открыл дверь вначале Гришке, затем пассажирам с заднего сиденья. Он по-лакейски склонился перед Гришкой и протянул руку с кепкой. Бурлаков принял игру, достал из кармана пятирублевую копюру и с небрежным видом бросил ее в кепку. Когда процедура высадки и оплаты проезда была закончена, все дружно грохнули, смеясь до слез, показывая на Василия, стоявшего с недоуменным видом.
От группы женщин, сидевших в беседке перед домом, отделилась одна и подошла к приехавшим. Старушка оказалась довольно моложавой и приятной на вид.
«Баба Нина, принимая гостей и собирайся в гости – сказал Митрофанович и запел – поедем красотка кататься, давно я тебя не видал!»
«Вот старый козел, набулькался уже! Куда только гаишники смотрят?» – проговорила она приветливо улыбаясь.
«Пошли в дом» – позвала баба Нина гостей.
Вошли в квартиру. Везде чистота и патриорхальный уют. Дом был старинной постройки, большие комнаты, потолки высокие, более трех метров. Изразцовая печь топилась из кухни, из нее доносились запахи жаркого и еще чего-то вкусного. Баба Нина увела Митрофановича на кухню, откуда, нет – нет да и доносились смешки, а иногда и взрывы хохота. Аннушка попросила мужчин раздвинуть стол и вместе со Светкой принялась накрывать его. Баба Нина принесла жаркое. Митрофанович предложил друзьям выйти на улицу покурить, чтобы не мешать женщинам. Солнце клонилось к закату. Чтоб не стоять на улице и не сидеть с любопытными старухами, они сели в машину. Открыли все двери и закурили. Митрофанович, сбросив с себя маску шутника, начал расспрашивать Василия откуда он родом, кто его родители, как ему служится. Иногда он пытался втянуть в разговор Гришку, но тот отвечал односложно:
«Да. Нет.»
Пройдясь по Васькиной биографии, Митрофанович перешел на местные новости, потом на общесоюзные. Добрался он и до Генсека КПСС. В его речи послышались гневные и резкие слова:
«Какая перестройка, какая демократия, какая гласность? Да он же п….р страну развалил и продает ее вместе с нами! Жулье развел и в ранг их ввел – „кооператоры“. Народ с голоду в лавки ломится, жрать нечего. Карточную систему ввел. Слыхал от братков, что в лагерях зэкам пайку урезали, работы нет, туберкулез заедает. Эх, парни, Сталина на них нет! – Митрофанович примолк, потянул затухшую сигарету, с отвращением ее отбросил и выдохнув из себя водочный перегар, продолжил – водку превратил во что? Травят народ, одной рукой льют, другой в ЛТП сажают. Призывают народ вести трезвый образ жизни. Барыги охирели, толкают бутылку Андроповки, по пятнадцать-двадцать рублей, да еще требуют к себе уважение и подход. Я одного пнул, так он меня ментам сдал, паскуда, хотя в багажнике его машины, лежало три ящика водки на продажу. А все это демократия, социализм с человеческим лицом и наш Генсек с меткой и компанией!»
От разглагольствований Митрофановича их избавила Аннушка, позвавшая мужчин к столу. Митрофанович смолк на полуслове, на лице у него появилась улыбка и перед друзьями был прежний, не озабоченный жизнью, веселый человек.
«Артист» – подумал Васек, идя следом за Гришкой.
Бурлаков наклонившись, чтобы завязать шнурок на ботинке, тихо сказал:
«Ты, сержант, с Митрофановичем будь молчаливей, сука он оперативная. Зубы потерял, но навредить, наподличать, еще может. Усек!»
В зале тихо звучала танцевальная музыка, стол притягивал своим обилием и ароматами кушаний. Комнату освещали лучи заходящего солнца. Васька поднял глаза и оторопел. Перед ним сидела Джаконда, только глаза у нее были небесно-голубые. Яркий цвет спелой майской вишни полуоткрытых губ подчеркивал белокипенные зубы. Солнечные лучи просвечивали пышные волосы мягкого золотого цвета и создавали корону над головой Светки. Мочки ушей просвечиваемые солнцем, горели подобно гранатовым серьгам. Молочная белизна кожи подчеркивала красоту лица. Декольте открывало ложбинку меж девичьих грудей. У Васьки пересохло во рту, сдавило дыхание. Он замер и смотрел на женскую красоту. Перед ним открылся миг слияния красоты Женщины и Солнца. Светка видимо поняла состояние Василия, молча протянула руки и притянула его к себе. У Васьки от ее прикосновения выступили слезы. Он сел рядом с ней. Голова его была пуста и лишь сердце, замедленно билось в груди. Света приложила руку к губам Васи и прошептала:
«Милый, любимый мой мужчинка, никому тебя не отдам! Ты мне Богом дан!»
В комнату вошла вся честная компания, которая о чем-то шепталась до этого на кухне.
Митрофанович вновь преобразился. Он принял такой вид, что даже его затрапезная одежонка выглядела прилично. Прочистив горло, он хорошо поставленным голосом произнес:
«Дорогой наш именинник, Василий Иванович! От имени и по поручению всех присутствующих, поздравляю тебя с Днем рождения. Желаю здоровья, счастья и долгих лет жизни. Живи в мире с самим собой и людьми. От всей честной компании прими сей скромный подарок!»
Митрофанович подошел к Василию и протянул ему серебряные, старинной работы, карманные часы с цепочкой. Чернышев убрал руки за спину и отрицательно покачал головой. Григорий взял часы у Митрофановича, нажал на кнопку, куранты заиграли мелодию старого, неведомого Ваське, Гимна.
События сегодняшнего дня потрясли чистую Васькину душу. Григорий, подавая ему часы сказал, чтобы он прочел на крышке брегета. Витиеватая надпись внутренней стороне крышки часов гласила: «Старшему уряднику Первого Терского пластунского полка, Григорию Семеновичу Бурлакову, в день тезоименитства от преданных станичников-односумов. 12 июня 1915 года».
Гришка командирским голосом объявил:
«За столы садись!»
За столом Василий попал в неловкое положение, есть пришлось ножом и вилкой. Баба Нина, увидев неловкость Васи, мягко проговорила:
«Ешь милок, как привык. Хорошим манерам я тебя научу, лишь бы ты того сам захотел. Со временем».
Теплое участие пожилой женщины, улыбчивое подмигивание разбитной Аннушки, выпитая водка, очарование и влюбленный блеск глаз молодой женщины, разлились по Васькиному телу, приятной теплотой и покоем. Он ободрился, втянулся в общий разговор, основной темой которого было обсуждение кулинарных способностей бабы Нины и Аннушки. Глядя со стороны, можно было предположить, что за столом сидит дружная семья, отец с матерью, старшие женатые дети и дети, которым предстоит вступить в брак.
Митрофанович отложил вилку, пропил пищу минералкой, и вытерев рот салфеткой, поднявшись сказал:
«Выпьем за Сталина! Выпьем за Родину, выпьем за Русский народ!»
Баба Нина и все сидящие за столом, подняли рюмки, чокнулись и молча выпили. После тоста, Митрофанович заторопился, приговаривая:
«Спасибо за хлеб и за соль, за уважение, хозяюшка, а гостям пора и честь знать!».
Все гурьбой вышли на улицу. Митрофанович пожал руки парням. Облобызав Аннушку и Светку, уселся за руль Москвича. Баба Нина, подмигнув молодым женщинам, дурашливо погрозив им пальцем, сказала:
«Девки! Сильно не шалите и служивых берегите!»
Она еще хотела что-то сказать, но Митрофанович засигналил протяжно и баба Нина со словами:
«Вот козел старый!» – уселась рядом с ним.
Москвичек взревел и бойко рванул, унося своих седоков в ночь.
Городок спал. Где-то вдалеке, лениво брехала собака и доносился приглушенный шум автомобилей проносящихся по автомагистрали. Сославшись на необходимость прибраться, женщины ушли в дом, оставив куривших мужчин на улице.
«Васек, сходи к Аннушке, возьми пузырь и закуску, пока бабы будут наводить марафет, мы дернем по стопарику на вольном воздухе» – предложил Григорий. Васька дурашливо козырнул:
«Есть товарищ командир!»
Аннушка, собрав поднос с выпивкой и закуской, попросила чтобы ребята долго не засиживались на улице и, что пора спать. Гришка открыл бутылку и наполнив стопки, предложил:
«У меня нет брата, я предлагаю тебе, Вася, побрататься кровью!».
Василий без слов достал финку, нож тускло блеснул в лунном свете. Друзья сделали надрезы на руках, соединили их и поклялись обоюдно:
«Ты мне брат в радости и горе до гроба. Клянусь!»
Со стороны, эта вроде бы как мальчишеская, процедура выглядела может и смешно, но в душах побратимов что-то перевернулась. Им в этот миг показалось, что с этого момента, сердца их стали биться в унисон. Гришка налил по новой стопке и под тост:
«Будем жить!» – они выпили.
Напряжение братания ушло. Бурлаков помолчал и сказал:
