Предназначение. фантастический роман - Николай Лапшин

Григорий закашлялся, подавив всхлип, закурил и продолжил рассказ:

«Отец мне говорил, что в его детском уме, как на чистом листе бумаги, уложился рассказ Прасковьи. Чистое детское сердце, омытое жестокими страданиями беженства, смертью матери, не разъеденное коростой страстей и выгод, на всю жизнь запомнило и приняло в себя правду Прасковьи, её жизнь. После этой её исповеди, мой отец стал называть Прасковью мамой.

Утром, наскоро собрав детей, поручив соседке присматривать за хатой и хозяйством, Прасковья, подгоняя хворостиной корову, ушла на дальний хутор к сестре. Спустя неделю через хутор прошли немецкие войска. На хуторок, затерянный в бескрайней Предгорной степи, немцы особое внимание не обращали, изредка приезжал на подводе немец с двумя полицаями. Они собирали продналог с жителей и уезжали. Сбор налога больше походил на грабеж. Особо рьяно грабили полицейские. Петечка запомнил, что немецкий солдат ни разу не поднял руку на женщин, останавливал злобных полицаев выкриком «хальт». После второго побора хозяйки попрятали добро в ямах, огородах, в навозных кучах. Надвигалась зима, а с ней голод и холод. Последний раз немцы нагрянули по первому снежку. Полицаи прошлись по хатами объявили, что жители должны находиться в своих домах. К Прасковье ввалились трое полицейских. Она взглянула на них и обомлела. Перед ней стоял начальник районного НКВД, Орлов. Он узнал Прасковью и дыхнув сивушным перегаром, спросил:

«Что, казачка, не узнаешь? – и дурашливо вытянувшись перед ней, козырнул – бывший ротмистр Его Императорского Величества Жандармского Корпуса Коломиец, бывший начальник НКВД капитан Орлов, в настоящее время начальник районной полиции немецкой администрации Орлов. Извольте мадам, любить и жаловать!»

Орлов тяжело опустился на лавку и жестким голосом приказал:

«Ты должна сдать два килограмма овечьей шерсти или баранью шкуру, или – он объвел взглядом голые стены – другие теплые вещи».

Немая сестра Прасковьи замычала, отрицательно качая головой и разводя руками, давая понять Орлову «ничего мол нет».

Орлов встал и сказал:

«Поищем хорошенько может что и найдем, а что найдем, то и заберем! Ты что сюда спряталась? Аль не мила тебе Советская власть, казачка?»

Орлов хрипло рассмеялся и махнул рукой. Забрали почти новый полушубок, растопртанные валенки, вязанные варежки и две ковриги хлеба. Прасковье вспомнилось, как в тридцать третьем году, во время голода, Орлов с двумя милиционерами проводил реквизицию в её станичной хате. Забирали, также как и сейчас, все, что имело хоть какую цену. Также, как и сейчас, Орлов хрипло смеялся и говорил:

«Что, курва казачья, попрятать успела добро? Ничего, найдем!»

Забрали все, даже нарезанный хлеб в тряпице.

Через два дня загромыхало за горизонтом. Ночью вспыхивали зарницы как в летнюю грозовую ночь. Вскоре послышался гул надвигающийся на хутор. Проскочили немецкие танки, автомашины, немецкие телеги запряженные громадными тяжеловозами и казачьи брички. Колоннами шла пехота. Петечка ворвавшись в хату, радостно блестя глазами, крикнул:

«Драпают немцы, драпают фашисты! Ура!»

Прасковья приструнила сынишку, боясь что немцы услышат.

Преследуя врага, через хутор прокатилась Красная Армия. Прасковья с немой сестрой Марией встречали красноармейцев слезами. В их хате, обобранной до нитки Орловым и объеденной собственным голодом, не было даже макового зернышка. Когда основная масса войск прошла на хуторе разместилась медицинская часть. Раненных солдат распределили по хатам. Прасковья, Петечка и немая, привели к себе четырех раненных, которые делились с хозяевами своими пайками. Это спасло Прасковью и её семью от голода. Подтянулись армейские тылы, снабжение госпиталя продуктами и медикаментами наладилось. Прасковья с детьми и вовсе зажили хорошо. Все хорошее быстро кончается. Снялся и ушел вслед за наступающей армией полевой госпиталь. Собралась возвращаться в станицу и Прасковья. Корову прятали от немцев в яме под скирдом кизяка. Худобина от бескормицы погрызла дощатую обшивку ямы и уже не вставала. Весна вступала в свои права, но трава еще не поднялась. Прасковья решила обойти окрестности хутора и поискать прошлогодней травы или иного корма для коровы. Они обошли окрестности, удалившись от него километра на три. В неглубокой балке, освободившейся от снега, Прасковья увидела стожок сена. Они набрели на чабанский стан. Стожок оказался шалашом накрытый сеном. Прасковья дрожащей рукой пошупала сено, оно оказалось сухим, без запаха гнили.

«Господи, благодарю тебя!» – воздела Прасковья руки к небу.

Петечка нырнул в шалаш и тут же выскочил из него бледный от страха:

Конец ознакомительного фрагмента.