Игра в звуки - Владимир Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как можно тише!
– Какое-нибудь писло, – проговорил Эмигель едва уловимо. – А впрочем – у меня же есть ручка…
И на бумажной салфетке он корявыми буквами изобразил нужное звукосочетание.
– Ну, и что дальше? – поинтересовался Зенон, поглаживая устроившегося тут же на столе Кузю.
– А вот что: второе чёткое воспоминание созрело – что вон те как бы оленьи рога, что постоянно вибрируют, если всмотреться как следует, – рога эти растут из бублика, который служит для них основанием… Да ты не туда смотришь: они рядом с тобой, слева, стоят на микроволновке…
– Ах, эти? Пакостная штука. Я вспомнил: возникая, они в темноте хорошо приложили мне по макушке, не будь я тогда уже сильно поддатый – мог бы и умереть от страха.
– Они самые. И скажи спасибо, что почему-то не реализовалось всё то, что ты тогда назвал сгоряча. Если бы вдруг твоя мать…
– Ладно, ладно. К счастью, продуцируются, видимо, только конструкции, но не существа. Так что насчёт рогов?
– А что насчёт рогов? А, да. Я хотел сказать, что они возникли после того, как было произнесено…
– Пиши!
– Да пожалуйста.
И Эмигель изобразил рядом с первым и второе звукосочетание.
– Вижу. И что из этого следует?
– А то, что в обеих этих конструкциях неизвестного назначения присутствует тор.
– Неоспоримо.
– А в звукосочетаниях, что их вызвали, и тут и там имеется вот это трезвучие.
И Эмигель обвёл кружками те комбинации, о которых только что говорил.
– Гм… Похоже на то, что эти фонемы соответствуют…
– Вот именно. В какой-то, неизвестной нам, системе знаков. Это как бы команды на создание. Если серьёзно заняться такого рода анализом, при помощи компьютера, конечно, то в конце концов можно будет разобраться во всей этой системе.
– И что? Постой, начинаю соображать… Кузя, не мешай…
– Ага! Оцениваешь перспективу? Изобретательско-конструкторское бюро! Единственная в мире фирма! Клиент приходит и говорит, допустим: «Мне нужно устройство, которое будет каждый день с двух до четырёх часов разгонять облака, если они будут, а с шести до восьми, наоборот, создавать их, если их нет». Ты отвечаешь ему: «Пожалуйста, это вам обойдётся в… ну, это мы ещё прокалькулируем… получить можете завтра после полудня, доставка за ваш счёт».
– Ответить не трудно. Но выполнить…
– Ещё легче. По найденной системе знаков мы заказываем нужное устройство и получаем его.
– Интересно, как ты его закажешь? У тебя есть представление, как оно должно быть устроено? Как будет действовать? По-моему, Миля, это, мягко выражаясь, муть.
– Ничуть не бывало. Конечно, у меня нет ни малейшего представления о такой конструкции. И ни у кого нет. Но оно и не нужно. Зато у меня возникла полная ясность в другом, главном: во Вселенной существует всё. Всё, что мы в силах себе представить, и ещё больше – того, что мы и вообразить не в состоянии. И у каждого есть своё имя – в той системе фонем, которую нам предстоит найти. К счастью, все наши сочетания записаны на плёнку. Как и всё то, что мы сочиняли и издавали на протяжении… сколько уже лет мы играем в эту игру?
– Восемнадцать. Но записываем только пятнадцать лет.
– Представляешь, сколько диких звукосочетаний? И каждому из них, я уверен, соответствует какая-то сущность. Пусть какая-то их часть обозначает живые существа, которых нам не дадут – хотя как знать, может, в будущем мы и до них доберёмся…
– И всё же я сомневаюсь.
– Могу я спросить – почему?
– Потому что всё это всего лишь фонетика. Колебания воздуха…
– Не обязательно. Среды.
– Но эта среда существует только…
– Ах, вот ты о чём? Стыдись! По-моему, ты ещё не совсем пришёл в себя. Может быть, я закажу всё-таки – ты взбодришься…
– Ни-ни! Потом, я же сказал.
– Ну, как знаешь. А сомнения твои – пустые. С таким же успехом можно не верить в то, что, шевельнув пальцем, ты способен убить человека на километровом расстоянии, или сбить самолёт, или испепелить целый город. Ну, не лично ты, разумеется… Фонема, – лишь сигнал для начала процесса, о котором мы ничего не знаем кроме того, что он приводит к определённому результату. А кто не верит – пусть приходит и полюбуется на всё это.
– Знаешь, с этим, пожалуй, можно согласиться.
– Я думаю!
– А я вот думаю…
Сказав это, Зенон умолк. Опёрся локтями о стол, положил подбородок на ладони и закрыл глаза. Эмигель с полминуты сидел спокойно. Потом спросил:
– Ты что – уснул? Вроде бы не с чего.
– Я же сказал: думаю, – недовольно откликнулся Птич.
– Думай вслух. Так веселее. Или у тебя возникли секреты?
– Да ну… Просто мне всё это не очень нравится.
– Брось. У нас перспективы такие, что дух захватывает.
Но Зенон, похоже, рассуждал иначе.
– Может, перспективы и есть. Только не там, где ты их вроде бы увидел.
– Это ещё почему? – ощетинился Какадык.
– Миля! Это же экономика. Бизнес, и всё такое.
– Ну, да.
– Подумай трезво… то есть я хотел сказать – здраво или хотя бы спокойно. Ну, какие из нас с тобой дельцы? Да мы с тобой ни в чём не смыслим, кроме языков. Мы гуманитарии, разве не так? Нас любой деляга вокруг пальца обведёт, и мы ещё и в долгу останемся. Мы с тобой живём где-то между наукой и искусством. Вот тут нам и надо что-то искать. Даже не что-то, а применение тому, что на нас свалилось. Насчёт расшифровки системы – тут ты прав. Но на это уйдут годы. А до тех пор? Я думаю, надо зайти с другого конца. Попробовать оценить всё, что у меня тут возникло, как бы со стороны. Как это может выглядеть?
– Не знаю. Зато знаю другое: если мы хотим расшифровывать систему, то времени на заработки у нас не останется. Придётся даже отказаться от одной-другой работы. Вывод? Сейчас нам пригодилось бы одно искусство: где найти спонсора или на худой конец получить не самый грабительский кредит, чтобы спокойно заняться делом.
– Вот тут-то я и вижу перспективу, – сказал Зенон торжествующе. – Кредит не понадобится – столько, сколько потребуется для начала, мы и так достанем, всё-таки не самые бедные…
– Объясни толком. Что, может, решил дачу продать? Эту самую?
– Погоди. Кузя есть хочет. Интересно, смогу я сейчас добраться до шкафчика с его кормом? Рыбу он вчера доел. Не хочется двигать все эти экспонаты – мало ли что.
Птич встал и начал осторожно пробираться между неопознанными объектами.
Остановился перед препятствием, наглухо перегородившим путь к шкафчику: матово-серой дыней, с полметра в длину, что покоилась на шести изящно изогнутых ножках. Высотой всё сооружение достигало колен, и приходилось решать: то ли перешагнуть через него, то ли осмелиться переставить на что-нибудь другое – где найдётся место. Птич осмотрелся и решил рискнуть: рядом стояло нечто, что очень хотелось назвать просто сундуком, и на крышке его как раз хватало места. Птич нагнулся, протянул руки, примериваясь. Эмигель посоветовал:
– Ты бы хоть перчатки надел. Вдруг шарахнет.
– Ничего, – ответил Зенон, в котором уже гуляло пивное легкомыслие. – Авось пронесёт.
И приподнял дыню за оба полюса. Напрягся. Поднял, так уж получилось, рывком: она оказалась на деле куда легче, чем представлялось. Повернулся на полоборота. Примерился и плавным движением водрузил конструкцию на плоскость сундука.
Плавно-то плавно, однако, наверное, всё же задел или зацепил или нажал что-то; дыня пискнула, так что даже в ушах зазвенело. Птич невольно отдёрнул руки. Но уже поздно было.
До этого мгновения в кухне, да и во всём доме, стоял серый утренний свет: день обещал быть пасмурным. А сейчас вдруг ударила в глаза яркая краснота. Всё грянуло жарким светом преисподней: каждый предмет, стены, потолок, даже разинувший от изумления рот Эмигель Какадык, и даже кот Кузя, только что поднявшийся на лапы и сладко потягивавшийся – наверное, в предвкушении завтрака.
– Ох, мать честная, – только и проговорил Зенон.
– Пожар! – прохрипел Миля. Хотел, похоже, что-то ещё добавить, но не успел: снова дыня пискнула – теперь дважды – и мир изменился: из тревожно пламенного стал оранжево весёлым, ярко-солнечным, летним, пляжным каким-то, показалось даже, что сразу потеплело, чуть ли не впору стало раздеваться до трусов…
– Вот так бы и оставил, – попросил Эмигель. – Скомандуй ему!
– Может, скажешь – как? – огрызнулся Зенон.
Этого никто не знал. Дыня же, выждав ещё секунд пять, подала голос трижды, вслед за чем мир пожелтел; на этот раз успели заметить, что переход был плавным, хотя и быстрым.
– Солнышко, – сказал Птич, расслабляясь чуть-чуть.
– Боткинский колер какой-то, – не согласился Какадык. – Желтушный.
– Скажешь тоже!
А мир уже зазеленел, как заливной луг по весне, наводя на мысли то ли о вылазке на природу, то ли о свежем салате. Потом прорезалась голубизна – ясная, небесная, лёгкая, почему-то заставлявшая думать о счастье, о любимой женщине, о вечно убегающем горизонте… Эмигель закрыл глаза, пробормотав хмуро: