Первый день войны - Алексей Евдокимов

Брови Штольце удивленно приподнялись вверх.

— Какой, господин адмирал? — растерянно спросил он.

Канарис выдержал долгую паузу и затем сказал.

— Отправить Горбенко обратно в Россию!

Штольце неопределенно пожал плечами.

— И что это нам даст? — спросил он.

Канарис откинулся на спинку кресла.

— Что это нам даст, Штольце?.. — перепросил он. — Во-первых, мы помешаем Гейдриху доложить фюреру о ликвидации русской сети в Польше и, во-вторых, не исключено, что мы сможем завербовать этого Горбенко… — уверенно сказал Канарис.

Штольце с сомнением покачал головой.

— Вы зря сомневаетесь… — нахмурился Канарис. — Конечно, чекист Горбенко вряд ли будет сотрудничать с нами по идейным соображениям, но он уже один раз побывал в сталинской тюрьме и, вряд ли захочет попасть туда снова. А после возвращения на территорию СССР, он там вполне может оказаться.

— Почему вы так думаете, господин адмирал? — спросил Штольце.

— А поставьте себя на место его руководителей… — предложил Штольце Канарис. — Он возвращается в Россию после ареста. Я сомневаюсь, что они хотя бы одному его слову поверят. Тем более, что он уже был когда-то «врагом народа». Оказавшись в такой ситуации, Горбенко может изменить своим принципам и согласиться на сотрудничество с нами. А уж мы поможем ему оправдаться перед своими начальниками.

— Вы, как всегда правы, господин адмирал! — согласился с Канарисом Штольце. — Но сейчас Горбенко находится в руках СД. Я не думаю, что господин Гейдрих так просто отдаст его!

Канарис в знак согласия кивнул головой.

— Я тоже так думаю, Штольце. — ответил он. — Поэтому Горбенко надо освободить так, чтобы «Абвер» был здесь не причем. Пусть этим займется штаб «Вали».

ПОЛЬША. ЛЕДНИЦЫ. 21 июня 1941 года…

Дверь в комнату, в которой сидел Горбенко, распахнулась, и в неё вошли два эсэсовских офицера. Один из них, низенький и толстый, щелкнув выключателем, зажег в комнате свет, а второй, высокий и плечистый, подойдя к столу, положил на него резиновую дубинку и моток электрического провода. Вытащив из кармана брюк зажигалку, он закурил сигарету и, затем с нескрываемой издевкой, посмотрев на Горбенко, спросил его на плохом польском языке:

— Вы, пан Анджей Скавронский?

Горбенко утвердительно кивнул головой.

— Да, это я! — ответил он по-польски и затем, перейдя на немецкий язык, возмущенным голосом добавил. — Господа, я не понимаю, за что меня арестовали. Я подданный Советского Союза и нахожусь на территории Германии на законных основаниях. Я ездил к своей сестре. У меня есть разрешение вашей пограничной комендатуры.

Слова Горбенко не произвели на эсэсовцев никакого впечатления.

— А вы находитесь не под арестом, пан Скавронский… — криво улыбнувшись, ответил ему толстяк.

Горбенко поднял на эсэсовцев удивленные глаза.

— Тогда почему меня держат в этой комнате в наручниках? — спросил он.

Высокий эсэсовец стряхнул пепел с сигареты на пол и затем ответил:

— Мы хотим получить от вас, пан Скавронский, некоторую информацию… — эсэсовец сделал паузу и со значением посмотрел на Горбенко. — Если вы нам её сообщите, то вас немедленно отпустят. — добавил он.

Горбенко в недоумении пожал плечами.

— Я работаю простым учителем в Гродно и вряд ли располагаю информацией, которая может вас интересовать. — ответил он.

— А вот это уже позвольте решать нам! — с угрозой в голосе заметил эсэсовец.

Сделав вид, что раздумывает, Горбенко некоторое время молчал и затем нехотя кивнул головой.

— Пожалуйста, так как у меня всё равно нет выбора, я готов ответить на ваши вопросы господа, но право же не знаю, чем могу быть вам полезен.

Эсэсовцы обменялись взглядами.

— А вопрос у нас такой… — спросил высокий эсэсовец. — Мы хотели бы знать, с кем вы, пан Скавронский, кроме вашей сестры, еще встречаетесь в Сувалках?

Эсэсовцы впились глазами в лицо Горбенко. Тот пожал плечами, и, после недолгих размышлений, спокойно ответил.

— Да ни с кем… Вот только вчера в поезде познакомился с неким господином Клаусом Визенталем из министерства торговли рейха. Может быть, вас интересует именно он?

Высокий эсэсовец вытащил из уголка рта сигарету и покрутил головой.

— Нет, этот добропорядочный гражданин рейха нас не интересует, пан Скавронский.

Горбенко пожал плечами.

— Тогда больше ни с кем, господа… — ответил он. — Я всю ночь провел с сестрой, а рано утром взял пролетку и поехал на вокзал. Можете спросить об этом у Зоси.

— Это всё, что вы хотите нам сказать? — бросая сигарету на пол, спросил высокий эсэсовец.

Горбенко выдавил на своем лице подобие улыбки.

— К сожалению, все…

— Значит, вы не поняли нашего вопроса, пан Скавронский! — с нажимом в голосе произнес эсэсовец. По его голосу было видно, что он начинает нервничать. — Придется освежить вашу память…

Эсэсовец вытащил из нагрудного кармана френча несколько фотографий и поднес их к глазам Горбенко.

— Вам знакомы эти господа? — спросил он.

Взглянув на фотографии, Горбенко ощутил мгновенную сухость во рту. На одной из фотографий он узнал бывшего руководителя минского городского банка Борислава Мечика. А с другой… на него смотрело лицо главного бухгалтера этого же банка — Андрея Козловского. Горбенко познакомился с этими людьми в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, когда работал в центральном аппарате НКВД в Минске и вёл их дело по обвинению в организации подпольной террористической группы. Как выяснилось на следствии, никакой группы обвиняемые не создавали, а занимались обыкновенным разворовыванием государственных средств. Тем не менее, каждый из них был осужден на десять лет по статье пятьдесят семь и отправился отбывать наказание куда-то в Карелию. Глядя на фотографии, Горбенко молчал, не зная, что говорить, а эсэсовец с нескрываемой иронией разглядывал его растерянное лицо. Подождав ещё несколько секунд, он медленно, как бы взвешивая каждое слово, спросил:

— Так вам знакомы эти люди, пан Скавронский?

Горбенко отрицательно покачал головой.

— Нет, эти люди мне не знакомы, господа. — оправившись от удивления, ответил он.

Эсэсовец подошел к столу и вытащил из пачки новую сигарету.

— А вот они вас очень хорошо помнят, пан Скавронский… — возвращаясь к табурету, на котором сидел Горбенко, сказал он. — Только не под этой фамилией, а под другой… — эсэсовец наклонился к уху Горбенко и шепнул. — Павел… Владимирович… Горбенко…

На лице Горбенко не дрогнул не один мускул. Эсэсовец презрительно усмехнулся.

— И место вашей работы они запомнили… — добавил он. — …НКВД… — чеканя каждую букву, громко сказал он.

— Я еще раз повторяю, — всё также спокойно ответил Горбенко. — Этих людей я впервые вижу. Видимо они спутали меня с кем-то другим.

Эсэсовец недовольно нахмурился и затем с угрозой процедил.

— Значит, вы не хотите быть с нами откровенным, товарищ Горбенко. Боюсь, об этом вам скоро придется сильно пожалеть!

При этих словах толстый эсэсовец вышел из комнаты.

— Вы о «сыворотке правды», конечно, слышали? — разминая в пальцах сигарету, спросил Горбенко высокий.

Тот отрицательно покачал головой.

— Нет, не слышал… — ответил он.

— Очень хорошо! — эсэсовец, показав неровные, желтые зубы, улыбнулся. — Это такой химический препарат, от которого человек становится очень болтливым. Помимо своей воли… — пояснил он. — Сейчас сюда придет врач и сделает вам укол. Предупреждаю заранее… — эсэсовец поднял вверх, украшенный золотым перстнем, указательный палец. — Доза будет на пределе допустимой. В вашем возрасте это уже опасно. Можете и не выдержать.

Не успел эсэсовец закончить говорить, как дверь в комнату распахнулась, и в неё вошел невысокий человек в белом помятом халате и такой же мятой белой шапочке. Опустив на лицо марлевую повязку, он положил на стол небольшой чемоданчик, раскрыл его и, вытащив из него ампулу, уверенным движением наполнил большой стеклянный шприц.

— Я готов, — тихо и даже как-то буднично сказал он, подходя к Горбенко.

— Спрашиваю последний раз! — голос эсэсовца изменился и стал резким и угрожающим. — Или вы начинаете говорить то, что нас интересует… или за дело примется он! — и эсэсовец кивнул на человека в белом халате.

— Давайте, валяйте, — стараясь сохранять спокойствие, через силу улыбнулся Горбенко.

Его лицо оставалось бесстрастным, но он чувствовал, что нервы, напряженные до предела, вот-вот выйдут из его повиновения. «Главное — не думать о «Жане» и «Малыше»! Главное — не думать!.. — лихорадочно приказывал он сам себе, наблюдая, как врач, перетянув его руку тонким резиновым жгутом, медленно вводит иглу в вену. — Надо найти какую-нибудь приятную мне тему и думать только о ней, — вспомнил он рекомендации своих бывших коллег-разведчиков, работавших когда-то вместе с ним в торгпредстве в Берлине. Вдруг, перед его глазами возникло лицо Зоси Скавронской… — А почему бы и нет?» — мысленно усмехнулся он, представив реакцию эсэсовцев после того, как у него закончится действие наркотика.