Истории будущего - Дэвид Кристиан

не признает «сейчас» особенным.

Святой Августин отметил еще одно затруднение со временем серии А: где находятся прошлое и будущее, когда мы пребываем в настоящем, как всегда случается во времени А-серии? «Кто решился бы сказать, что трех времен, прошедшего, настоящего и будущего, как учили мы детьми и сами учили детей, не существует; что есть только настоящее, а тех двух нет? Или же существуют и они? Время, становясь из будущего настоящим, выходит из какого-то тайника, и настоящее, став прошлым, уходит в какой-то тайник?» [24] На самом деле мы никогда не переживаем альтернативное будущее. Мы неизменно принимаем единственное будущее, и к тому времени, когда наступает, оно превращается в настоящее. Так в каком же смысле существуют альтернативные варианты будущего до того, как мы встретим, так сказать, хотя бы одного члена этой делегации? Да имеется ли вообще делегация? Во времени В-серии будущее – просто точка на карте, поэтому таких проблем не возникает.

А вот еще затруднение, чреватое обилием вариантов. Если время и вправду течет, то как быстро? Гекльберри Финн рассчитал скорость течения Миссисипи у берега – четыре мили (6,4 километра) в час. Можно ли замерить время? Да, если мы знаем, что оно течет мимо. Ньютон понимал это затруднение и пытался его разрешить, отделяя абсолютное время – в его понимании некие пределы, подобные берегам Миссисипи – от времени относительного. Он толковал идею абсолютного времени, обращаясь к богословию, о котором размышлял ничуть не меньше, чем о физике. Он утверждал, что всеобщее присутствие Бога обеспечивает исходный «каркас» для пространства и времени. Позже он отринул эту мысль, но однажды описал мироздание через проницательную метафору – как «сенсориум бестелесного, живого и разумного существа»27.

В светском мире современной науки теологические решения уже не в почете. Мыслители девятнадцатого столетия попытались заменить ньютоновское представление о Боге как «каркасе» реальности концепцией «эфира», тонкой, словно паутина, среды, через которую перемещаются энергия и материя и по которой можно измерить скорость их перемещения. Предпринималось множество попыток обнаружить этот эфир, но ни одна из них не увенчалась успехом. Самой известной из их числа был эксперимент Майкельсона – Морли, проведенный в 1887 году. Ученые исходили из предположения, что скорость света должна быть меньше при движении против или поперек течения эфира, а потому надеялись выявить различие в скорости двух световых лучей, которые движутся под углом девяносто градусов друг к другу. Но никакого различия выявить не удалось. Тем самым сторонники теории А-серии сохранили гипотезу о потоке, текущем из прошлого в будущее, но не получили способов измерения этого потока. В главе 2 мы рассмотрим революционное решение Эйнштейна, раскрывшее эту загадку.

Детерминизм, причинность и стрела времени

Время в В-серии избегает парадоксов А-серии, но ставит два важных вопроса для размышлений о будущем. Во-первых, представление о блочном мироздании можно истолковать так, что будущее якобы предопределено и нет необходимости делать выбор. Тем самым подводится, как кажется, черта под свободой воли, этикой и моралью. Во-вторых, во времени В-серии изменения как бы не имеют четкого направления. Это серьезный вызов для мышления о будущем, поскольку мы лишаемся одного из наиболее эффективных способов прогнозирования – ведь если А влечет Б, то, когда событие А происходит, мы можем предсказать событие Б в ближайшем будущем. Ударьте по мячу; я уверенно предсказываю, что в ближайшем будущем он начнет двигаться. Если коротко, детерминизм и причинность угрожают нашим базовым предположениям о том, как справиться с будущим. Это высокая цена за простоту времени в В-серии.

К счастью, на эти вопросы есть хорошие ответы, которые подкрепляют наши интуитивные ощущения, которые подсказывают, что (1) мы все-таки можем строить будущее, ибо оно не полностью предопределено прошлым, и что (2) причина предшествует следствию, поскольку многие изменения протекают в единственном направлении – от прошлого к будущему.

Некоторые из перечисленных доводов восходят к древности, но в своей современной форме они опираются на фундаментальный сдвиг в научном мышлении, случившийся в конце девятнадцатого столетия и задавший рамки текущего понимания реальности и будущего для науки и философии. С семнадцатого века и вплоть до начала века двадцатого большинство ученых признавало детерминизм логичным и даже воодушевляющим. Они надеялись, что наука будет открывать все больше и больше механических законов, которые усилят нашу способность предсказывать будущее, и считали, что все события в «механистической» вселенной, от гибели солнца до лишней чашки кофе поутру, были, есть и будут предопределены с мига творения. Омар Хайям передал идею детерминизма поэтически:

Когда глину творенья Аллах замесил,Он меня о желаньях моих не спросил.И грешил я по мере отпущенных сил.Справедливо ль, чтоб в рай меня Бог не впустил?

Если Омар Хайям прав, то всякое планирование возможного будущего бессмысленно. Счет игры известен заранее. Отменяет ли время B-серии идею выбора заодно со всеми нашими представлениями об ответственности, этике и морали? Ответ таков – совсем не обязательно.

Классический современный взгляд на детерминизм изложил великий французский ученый Пьер-Симон де Лаплас, блестящий математик, которому выпало жить в эпоху жизнерадостной уверенности во всесилии науки. В 1814 году он воспроизвел детерминистскую логику постньютоновской науки в работе под названием «Опыт философии теории вероятностей». «Происходящие события связаны с предыдущими посредством того очевидного принципа, что то или иное на свете не может случиться без причины… Потому мы должны рассматривать нынешнее состояние мироздания как следствие предшествующего состояния и как причину того, что воспоследует. Допуская наличие разума, способного постичь все силы, одушевляющие природу, и соответствующее положение живых существ, – разум, достаточно обширный для того, чтобы подвергнуть эти сведения анализу, – мы признаем, что он охватил бы одной и той же формулой движения величайшие тела мироздания и легчайшие атомы; для него не было бы неопределенности, а будущее, как и прошлое, предстало бы въяве перед его взором».

На практике же, признавал Лаплас, человеческий разум всегда будет оставаться «бесконечно отдаленным» от понимания, присущего такой всеведущей сущности28. Наше неведение обеспечивает иллюзию свободы выбора. Но надо помнить, добавлял Лаплас, что свободный выбор – именно иллюзия.

Этот довод известен с древности. Еще две тысячи лет назад Цицерон вложил его в уста своего брата Квинта в сократовском диалоге «О дивинации». Квинт защищает утверждение стоиков, будто «все на свете происходит по велению судьбы», потому что имеется «упорядоченная последовательность причин, где одна причина связана с другой и где всякая причина влечет следствие». Отсюда Квинт заключает, как и Лаплас, что при достаточном объеме знаний возможно предсказывать будущее. «Время продвигается наподобие разматывающегося каната, оно не являет ничего нового, ничего такого, что бы раскрылось впервые» [25].

Крайний детерминизм всегда беспокоил богословов и философов, поскольку