Жребий брошен - Андрей Константинов

– Сам виноват. Нет чтобы уйти на пенсию как все, по-человечески…

– А по-человечески – это как? С общим собранием, с зачитыванием дарственного адреса, торжественным приемом в совет ветеранов и вручением ценного подарка «лыжи беговые»?! Нет уж, увольте. Я вчера последнюю повинность перед «генералами» отбыл, проставился. А сегодня хочу спокойно посидеть со своими… В своем, пока еще, отделе.

– И с соленым огурцом, – ехидно докончила Лида.

– В том числе. Скажешь, не имею права?

– Имеешь. Но только после того, как съешь хотя бы яичницу!

– Лидк, но ведь я действительно горю! А у меня привычка, она же – одиннадцатая заповедь: не опаздывай.

– Ничего страшного. Это как раз та привычка, от которой можно начинать потихонечку избавляться.

– А знаешь, что говорили по поводу привычек арабские мудрецы? «Тот, кто меняет свои привычки, уменьшает свое счастье». Вот ты думаешь, почему я двадцать… двадцать с гаком лет не меняю спутницу жизни? Да потому что привык. И не хочу уменьшать своего счастья. Философия!

– Золотов, я тебя сейчас прибью! А ну-ка быстро сел и приступил к приему пищи!

– Яволь, мон женераль! – вздохнув, уселся за стол Золотов. В следующий миг перед ним была выставлена сковородка с дымящейся яичницей, щедро приправленной салом, сыром и зеленью. Василий Александрович покорно взялся за вилку и нож.

– Вот так-то лучше. Тоже мне, философ огуречный… Ольга-то будет сегодня?

– А як же! – с набитым ртом подтвердил Золотов.

– Привет ей передавай, что-то давненько она к нам не заглядывала. Как там у неё дела?

– На днях Дениску в лагерь пионерский… или как они сейчас называются?.. отправляет. Сегодня с утра должны были на медосмотр поехать.

– А на личном фронте?

– Да, похоже, всё по-старому. Как на Западном, без перемен. Другое худо: настроение у нее в последнее время какое-то…

– Какое?

– Такое, знаешь… – задумался Золотов, – …словно бы чемоданное.

– Вот и слава богу! Наконец и до нее дошло!

– Чего дошло?

– А то, что негоже молодой, здоровой, образованной, симпатичной девке, да еще и с ребенком на руках, с твоими архаровцами хороводиться. Ладно сам, черт старый, всю жизнь по чердакам, подвалам, подворотням. Ширмачи, щипачи, форточники… Блатные, цветные… Тьфу, пакость… Но ей-то сколько можно голову дурить этой вашей «романтикой улиц»?!

– Ну, началось! – недовольно поморщился Василий Александрович. – Старые песни о главном… Я тебе сто раз говорил: Ольга – она настоящий опер. У нее – прирожденный талант к сыскному делу, способна ты это понять или нет?!

– Нет, не способна. У женщины есть только один прирожденный талант – быть женой, быть матерью. А целыми днями по рынкам, по трамваям да по помойкам за карманниками рыскать – это не талант. Это… это… самая натуральная дурь и блажь. И, кстати сказать, ее бывший муж… Володя, кажется?.. такие вещи очень хорошо понимал.

– Потому и сбежал от них. Так, что ли?

– Не сбежал, а ушел! – уточнила Лида. – А ушёл, потому что ему нужна была женщина! А не баба с яйцами, в которую твоя Ольга обязательно превратится, если задержится в вашем богоносном заведении еще хотя бы на пару лет… И, к слову, это еще большой вопрос: кто от кого ушел. Лично у меня по этому поводу имеется несколько иная версия событий.

– Всё сказала? – слегка повысив голос, резковато поинтересовался Золотов. – Тогда теперь я скажу. Во-первых, мне неважно: кто в данном случае был инициатором развода. Но я твердо знаю, что этот ее Володя в первую очередь всегда думал о себе любимом, затем – о своем бизнесе, о своей маме, о Дениске и только где-то ближе к концу списка – о жене. Во-вторых, этой молодой, как ты говоришь, девке месяц назад стукнуло тридцать два. Думается, в этом возрасте человек вправе сам за себя решать – за кем в этой жизни таскаться и с кем хороводиться. И, наконец, последнее: в нашей стране, где сплошь и рядом бал правят исключительно пидоры, баба с яйцами – это далеко не худший вариант. Равно как и образ жизни… У меня всё…

С этим словами подполковник отодвинул от себя пустую сковороду и, уже расслабленно, сменив интонацию на примирительную, попросил:

– Лидк, будь человеком – кваску плесни, пожалуйста…

…На Юго-Западе Петербурга, кварталы которого ортодоксальные старожилы и за Питер-то не считают, троллейбус – весьма востребованный вид транспорта. После маршруток, конечно. Все дороги отсюда, так или иначе, ведут лишь в одну сторону – к метро. Вот именно туда сейчас и направлялись оперуполномоченный «карманного» отдела Ольга Прилепина и ее восьмилетний сын Денис.

В переполненном, утрамбованном под самое не могу телами троллейбусе места им, как водится, никто не уступил. Восемь лет – это вам не грудничок какой, своими ножками вполне постоит. Вот сплющенный со всех сторон Денис стоически и стоял. Устав смотреть в окно, пейзажи за которым были давно изучены вдоль и поперёк, он сосредоточился на сидящей перед ним дородной матроне и в какой-то момент, довольно громко, выдал:

– Тётя, у вас сумочка открыта. А карманники не дремлют.

Смутившись, Ольга недовольно шикнула на сына: мол, прекрати немедленно, стой спокойно. Однако матрона, спохватившись, закрыла сумку и с приторным умилением посмотрела на Дениса. Порывшись в стоящей на коленях сетке, она выудила пакет с сушками и приветливо протянула со словами:

– Спасибо, мальчик. На вот, возьми сушечек, угощайся.

Дениска смело цапнул пару сушек и деловито убрал их в карман.

– Вот и умница. Дома, с чаем попьешь. Любишь чай пить? – просюсюкала матрона.

– Чай не водка, много не выпьешь, – авторитетно прокомментировал восьмилетка.

Окружающие посмотрели на них с явным интересом, и Ольга, смутившись еще больше, назидательно прошипела:

– Денис, прекрати говорить всякую ерунду.

– Ма, а мы скоро приедем? Я писать хочу, – не убавляя громкости, заявил дитёныш.

– Скоро. Терпи!

– А я не хочу терпеть.

– Что значит «не хочу»? Почему?

– Потому что терпила – хуже мента.

Окружающий народ уже откровенно похохатывал и теперь с любопытством смотрел не столько на ребенка, сколько на непутёвую мамашу, продукт воспитания которой отмачивает такие занятные корки. Злая раскрасневшаяся Ольга молча потянула сынишку-болтунишку на выход. Благо до метро они уже почти дотряслись.

Золотов приткнул свою «шкоду» на милицейской парковочке на Захарьевской и, козырнув знакомому гаишнику, прошел к подъезду, рядом с которым красовалась внушительных размеров табличка «Милиция общественной безопасности ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области».

На входе, у вертушки постового, в ожидании разовых пропусков, как всегда, толпилось несколько человек. Заступившая на сутки прапорщица Татьяна, завидев Золотова, быстро разогнала страждущих и, приветливо улыбнувшись, вытянулась во фрунт.

– Здравия желаю, господин подполковник!

– Вольно! – подыграв, скомандовал Золотов. – Вот только господа, Танечка, они в Париже. А лично меня отныне устраивает обращение «дядя Вася» – скромно, категорично и со вкусом.

– С дембелем вас, Василий Александрович. Если честно, завидую завистью лютой.

– Брось, чему тут завидовать?

– Как чему? Я, когда подумаю, что мне до двадцати календарей еще тринадцать лет и семь месяцев, так просто дурно делается.

– Знаешь, Танюш, лучше тринадцать и семь до пенсии, чем столько же – до собственных похорон.

– Да ладно вам прибедняться-кокетничать. Вы у нас еще мужчина в самом соку.

– Тогда, скорее уж в собственном соку, – усмехнулся Золотов. – Ты сегодня во сколько меняешься? Заглянешь к нам, часиков в шесть?

– Посидим, поохаем?

– Вроде того.

– Обязательно загляну, – пообещала Татьяна. – В шесть не смогу, но вот часиков в девять… Чур, за мной – белый танец.

– В таком случае за мной – белое вино.

– Ну у вас и память, Василий Александрович, – искренне изумилась прапорщица.

– Да пока, слава богу, не жалуюсь…

Золотов миновал вертушку и направился к лестнице. Дождавшись, когда он минует первый пролет и скроется за поворотом, дежурная сняла трубку внутреннего телефона и набрала три цифры:

– Это постовая. Золотов приехал. Поднимается к вам. Встречайте…

…Василий Александрович привычно толкнул дверь кабинета и… от неожиданности застыл на пороге. Нет, конечно, в этот день он ожидал от своих подопечных какого-то сюрприза с подвохом. Но чтобы такого!

Народу в кабинете набилось человек пятнадцать. Выстроившиеся полукругом сотрудники на открытие двери отреагировали дружным гулом, восторженным свистом и аплодисментами. Посредине комнаты, на охапке накачанных гелием воздушных шариков, в подвешенном состоянии парил новенький кожаный рюкзак, стилизованный под «старорежимный кошелек» с застежкой сверху крест-накрест. На спинке рюкзака золотой ниткой была вышита надпись: «Не все те Золотов, что блестят».