Год багульника. Тринадцатая луна - Джен Коруна

Тяжела была борьба Сотта, но не он один тогда выступил против завоевателей. Плечом к плечу с ним сражался великий воин эльфов, избранный сын лунной богини Эллар — лучезарный Лагх. Много лет правил он Рас-Сильваном — городом лунных эльфов, и когда тьма накрыла Риан, он собрал под своими знаменами все эльфийские народы, объединив их в армию столь могучую, что слава о ней не померкла и доныне. Лагх привел эльфов, всех до единого, сражаться на берег моря. Решающий бой был дан в устье реки Айлит-Ириль, в Рысьем доле — покрытом лесами обиталище бессчетного количества рысей. Здесь, в месте, где могучие ели смыкались с широкими прибрежными дюнами, и сражался Лагх, стоя насмерть перед лицом врага. Стрелы его воинов летели стремительней ветра, заклятия ясноликих дочерей эльфийского народа были прочнее стали, а меч Лагха, прозванный Нар-Исталь — Полночная Молния — разил врагов без счета. Но воля богов жестока: когда змей, прежде чем погрузиться в пучину вод, издал последний ужасающий крик, земля на берегу моря на мгновенье раскололась, и древняя сила, некогда создавшая мир, вырвалась на свободу, смешав все в первозданном хаосе.

Прекрасные леса в мгновение ока погибли, смятые страшной силой; могучие деревья переломились, как тростинки — Рысий дол обратился в голую степь. Но еще печальней оказалась участь отважных защитников Риана. По воле злого рока Лагх и часть его отрядов угодили в разлом. А после того, как трещина закрылась, вновь вернулись в мир, но уже иными, чем ранее. Взметнувшийся вихрь сплавил в едином тигле все живое в округе, и прекрасные тела эльфов оказались навсегда слиты с телами рысей, что обитали в окрестных лесах. Их волосы стали густым мехом, руки — мощными лапами с острыми, словно бритва, когтями, а в груди каждого — билось хищное рысье сердце. Сердце, не ведающие ни любви, ни жалости… Лагх исчез: теперь его называли Хэур-Тал — Князь Рысей, а его братьев и сестер по оружию — хэурами.

Армия хэуров неистовой волной смела остатки темных сил, попытавшиеся укрыться в Бурых горах, и отбила у врага крепость Мар-Тангас. Война была окончена. Но напрасно ждали светлые города возвращения сыновей и дочерей — половина войска не пришла домой. Проклятые, потерявшие свое имя воины и воительницы Лагха не пожелали возвращаться туда, где они ныне были чужими. Большая часть ушла за Бурые горы, искать для себя новые земли и новую жизнь, с тех пор память о них рассеялась в мире, и никто и никогда не слышал более об их судьбе. Но были и те, кто решил остаться — самые непокорные, те, чей дух был дерзок, а сердца навечно впитали в себя ярость битвы. Не эльфы и не звери, они остались на севере, у подножья гор, дабы хранить покой Непробуждаемых. Вместе с ними остался и Хэур-Тал. Он переименовал Мар-Тангас в Сиэлл-Ахэль — Серую цитадель — и превратил ее в город хэуров. Так началась история нового народа, скорбная и славная в одночасье.

За сотни зим воины Хэур-Тала стали сильны и искусны, словно лесные звери, а волю, закаленную в битве, подпитывала древняя магия, открывшаяся Хэур-Талу в Бурых горах. Во всем мире не было равных сему войску — грозному и необычному! Природа хэуров, вместившая в себя черты зверей и эльфов, была столь неустойчива по своей сути, что силы мысли доставало, дабы полностью сменить обличье: схожие с эльфами в обычной жизни, воины Серой цитадели на поле брани обращались в хищников, один вид которых сеял смятение и ужас. Слава о непобедимой армии летела от моря и до гор, точно грозовая туча. Иннаррис — Северный Ветер — называли Князя Рысей в Рас-Сильване, прекрасном лунном городе, который ему более не довелось увидеть… В Книге темных путей записал Хэур-Тал историю своих побед, там же после его смерти неведомая рука начертала пророческие слова, гласящие о возвращении Полночной Молнии в час последней битвы.

Но не только умение жить в зверином теле отличало хэуров от других рас Риана. Вырванные из тел великим хаосом, их души не смогли вернуться в свои жилища — растерянные, они развеялись над полем боя, как дым. Узрев горе своих детей, утративших светлый облик и души, богиня Эллар сжалилась над ними. Она поделила души оставшихся эльфов надвое и наградила ими хэуров. Так появились авлахары — «связанные одной душой». Однако не братьями по духу, а заклятыми врагами стали хэуры для эльфов: обуянные жаждой силы, они стали разыскивать своих «душевных» близнецов, дабы, убив, присвоить себе их души, а вместе с ней силу и знание. Достигших этого величали фриннами, почитали в Сиэлл-Ахэль и боялись за ее пределами.

Вскоре эльфы возненавидели воинов Серой цитадели, и между двумя руслами некогда единой реки пролегла бездонная пропасть вражды. Снова и снова к озеру Мертвых — Синв-Ирилю — приходили и хэуры, и эльфы. Первые — узнать свою жертву, вторые — узреть в озерной глади охотника. Это единственное, что дозволено спросить у темных вод.

И вот Озеро звало Сигарта… На счастье или на беду, он не был одержим жаждой силы, но годы его обучения давно окончились, и теперь ему предстояла встреча с главным противником, равным во всем. Правда, сейчас в лесу это выглядело далеким-далеким будущим, подернутым хмельной весенней дымкой.

Сухие листья были сплошь усыпаны ягодами омелы, под ногами хлюпали лужи — почва не успевала впитывать талую воду. Остановившись, хэур зажмурился и потянул носом — он еще не разучился различать этот пьянящий запах! Влажный ветерок взъерошил пепельные волосы. В этих землях весна наступала быстро — не то, что в Сиэлл-Ахэль. В средине марта там еще все завалено сугробами, а в Галлемаре вовсю журчали ручьи, на темнеющих проталинах деловито копошились грачи в поисках съестного, а солнце даже немного припекало. Настроение Сигарта улучшалось с каждым мгновением. Несмотря на скучные безлистые деревья и неприглядную, сопревшую под снегом, прошлогоднюю траву, он чувствовал — лес полон жизни как никогда! Чувствовал, потому что по своей рысьей природе сам был его частью. Как и сонмища зверей, покидающих свои зимние убежища, он будто просыпался, заслышав звонкий зов весны. И вместе с ним пробуждался голод — тот, который не в силах утолить никакая еда. Голод тела, заставлявший хэуров чаще обычного сворачивать в придорожные трактиры, наперекор своей нелюдимости рыскать по городам и деревням в поисках удовлетворения одного-единственного желания. Сигарт ощущал приближение этой лихорадки, снедавшей его каждую весну, неуемного бурления крови, что отравляло его ядом беспокойства и, в то же время, наполняло всеобъемлющим торжеством. Сама суть этого желания являлась утверждением жизни — мощным, непреложным. Эта могучая стихийная сила всегда вызывала у Сигарта чувство восторженной покорности и безмерной радости бытия. Хотя он давно уже вышел из того возраста, чтобы бесцельно носиться, не зная, куда деть энергию, каждую весну его охватывало это знакомое ощущение беспричинного счастья. От нахлынувшего избытка сил хотелось прыгать, бегать, рычать, визжать, все что угодно — лишь бы сбросить зимнее оцепенение. Почти с жалостью Сигарт подумал о горожанах, запертых в тесных домах: нет уж, увольте — лучше смерть, чем такая жизнь! Спать в лесу, свернувшись в пахучих листьях, смотреть, как поутру перьями поднимается туман, вслушиваться в темноту, улавливая тысячи наполняющих его шорохов — это настоящая жизнь! Бесшумно красться за добычей, упрямо и честно соревнуясь с ней в ловкости, ощущать трепетание плоти в своих зубах — ради этого стоит пройти сотни лиронгов, претерпеть сотни неудач, получить сотни ран!

Не утерпев, Сигарт обернулся рысью и с торжествующим мявом пронесся несколько раз по поляне, разминая сильное тело, а потом упал на спину и покатился по земле, прижмуривая желтые, точно осенние листья, глаза. У него было короткое сбитое туловище, особенно широкое в груди и плечах, и крупная выразительная голова. Еще по-зимнему густой высокий мех шелковисто блестел на солнце. Белоснежный на груди, к спине он становился пепельно-серым с разбросанными по нему темными пятнами; вокруг янтарных глаз тянулись белые обводы, такой же цвет имели и пышные бакенбарды; кончик короткого хвоста и кисточки на ушах, наоборот, были черными, словно кто-то обмакнул их в краску.

Вдоволь поозорничав, огромный пятнистый кот перевернулся на живот и припал к земле, собираясь перед прыжком. Каждая мышца застыла, вибрируя от напряжения. Молниеносно оттолкнувшись, он взвился в воздух, точно спущенная пружина; толстые мохнатые лапы легко подняли мощное тело над землей…

Однако весеннее буйство длилось недолго. Упруго приземлившись после очередного полета, Сигарт застыл и насторожился. Острые уши стрелами вытянулись вверх. Ему показалось, что за деревьями мелькнула чья-то тень — слишком маленькая для человека, но и не звериная. Легкомысленность хэура как ветром сдуло; в несколько прыжков он очутился на месте, где привиделось странное существо, оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Лишь прозрачный лес шелестел ветвями под шаловливым весенним ветерком. «Померещилось», — подумал Сигарт, но в следующее мгновение вновь навострил уши. До его слуха совершенно ясно донесся странный звук. На этот раз это было не наваждение — кто-то ворочался среди деревьев, большой и неповоротливый. Охотничий инстинкт вмиг всколыхнулся в Сигарте. Ощетинившись и присогнув мускулистые лапы, он осторожно двинулся в направлении звука, напряженно подрагивая пушистым хвостом.