Тарназариум Архимеда - Спейсер Кацай

Но Кондратюк, словно по инерции, опять поднял инструмент. Володя Барбикен — #2649 — еле успел перехватить его руки и мягко высвободил из них кирку. Обеспокоено посмотрел на лицо Кондратюка. Глаза того были полузакрыты.

— Старшина, — окликнули сзади, — тащи его в центр колонны. Спекся человек.

Володя крутанул головой, пытаясь отыскать в мутном воздухе фигуру Пьера. Это было нелегко в общей серо-полосатой массе, лохмотьями выползающей из пропыленной полутьмы и сбивающейся в колышущуюся протоплазму колонны. Но Арданьян уже сам спешил к ним, чуть волоча, ударенную вчера стеком надзирателя, ногу.

Не сказав ни слова — говорить было трудно и вообще не рекомендовалось — Пьер подхватил Кондратюка под вторую руку и они, вдвоем с Барбикеном, осторожно потащили его к выстраивающейся массе людей. Ноги все они переставляли чисто автоматически.

Кондратюк начал приходить в себя только тогда, когда сквозь пылищу, крики надзирателей и хриплый лай овчарок, их колонна начала приближаться к "баракам". Так в лагерном обиходе назывались тупики, вырубленные в скале и предназначенные для короткого отдыха, отупевших от работы, голода и жажды, людей.

Или того, что от них осталось.

Те же, для кого не оставалось ничего, лежали в полосатых, иногда чуть подергивающихся, кучах, сваленных прямо на обочине того, что напоминало грунтовую дорогу. Заключенные старательно смотрели себе под ноги, пытаясь не замечать страшных образований. Были случаи, когда вид мертвых тел приводил людей к потере сознания. Или контроля над собой. Что, впрочем, было равнозначно. Потому что тогда они неизменно оказывались составной частью одной из этих куч.

"Барак" потихоньку наполнялся кашлем десятков окаменевших легких, шарканьем множества ног и был ужасен в своей безголосости. В усталом стаде голосов не предвидится. Тем более, в стаде человеческом.

Почти в кромешной тьме на ощупь найдя свои одеяла, с привязанными к ним мисками, которые использовались также в качестве подушек, люди потянулись на водопой. На работе вода предназначалась только для машин и бетономешалок.

Барбикен и Арданьян пытались с боков поддерживать Кондратюка, а тот пытался слабо сопротивляться этому. А все трое пытались сопротивляться, давящей на них, огромной массе горы Конштайн, под которой, на глубине семидесяти метров, был запрятан подземный завод.

— Ты пей, дядь Жора, пей, — шептал Барбикен, отталкивая от него, рвущихся к воде, людей. — Сейчас баландой побалуемся. А завтра — в цеха. Там полегче будет.

— Кому полегче? — угрюмо спросил Арданьян, мягко отодвигая очередную человеческую тень с потрескавшимися губами. — Бошам, для которых мы тут ракеты клепаем? Или русским с англичанами, на чьи головы они свалятся?.. Или для совести нашей полегче?..

Ему никто не ответил. И только тогда, когда они, выстояв долгую очередь и выхлебав отвратительное пойло, замешанное на цементе, устроились под тонкими одеялами, Кондратюк закашлялся и прошептал:

— Знаете, Пьер, полегче должно быть нашим детям. А чтобы они не повторили того, что творится в середине просвещенного двадцатого века, мы должны выжить, должны рассказать им… Главное оружие, Пьер, это наша память.

— Главное оружие, — возразил тот, — это наши руки. Вот эти шарниры из костей, обтянутые мясом и кожей. Которые могут вцепиться в глотку проклятого боша. Или испортить все, что только может быть испорчено.

— Вы знаете, почему наш отряд на два дня перебросили на расчистку штолен? — перебил его Кондратюк.

— Ну…

— Знаете. Я видел, как вы с Кунцем шептались. Да и свои связи у нас с Володей в антифашистском центре появились. Верно, Володя? — повернул голову Кондратюк к Барбикену, который лежал от него с другой стороны, внимательно прислушиваясь к разговору.

— Да. Русский комитет…

— Тише вы! — зашипел Арданьян. — Никакой конспирации!

— Так вот, — продолжил Кондратюк, не обращая на него внимания, — перевели нас в штольни в качестве наказания. Немцы вычислили, что наибольшее число поломок ракет происходит во время работы, с позволения сказать, нашего отряда. Грубо действуете, Арданьян. Так и передайте Кунцу.

— Так что же нам, сложа руки сидеть!? — лихорадочно зашептал с другой стороны Барбикен. — В нору забиться и за свою шкуру дрожать?

Ему никто не ответил. Точно так же, как недавно — Арданьяну. Для споров все они были чересчур измождены. Но, не смотря на усталость и ноющее тело, Кондратюк никак не мог уснуть. Он открытыми глазами уставился в темноту и думал, думал, думал…

Конечно, и Пьер, и Володя, ребята хорошие. Но бесшабашны до безрассудства. А потому, что молоды до безобразия. Хотя, кто может судить об их молодости, после всех испытаний, перенесенных ими? С Барбикеном Кондратюк встретился в Бухенвальде. Старшина Красной Армии попал в плен во время зимних боев сорок второго за Харьков. Сам рядовой Кондратюк, еще в октябре сорок первого, раненный и контуженный, попал в лапы гитлеровцев под Москвой.

В лагере он уже был старожилом и тупел от одной только мысли, что скоро может настать и его черед отправляться в печь крематория. Он тогда догорал. И потому, вглядываясь в лицо нового обитателя барака, не мог поверить, что узнает в нем черты другого лица. Доброго… Милого… Любимого… Того, которое он пронес через всю свою несложившуюся жизнь, через аресты и отсидки, допросы и работу в "шарашке". До его белогвардейского прошлого так и не докопались. Но кто знает, чем бы все кончилось, если бы не началась война. Вот уж действительно: кому война, а кому — мать родна.

Родна… Родная… Леночка Барсукова… Тоненькая вишневая веточка на берегу тихой Ворсклы… Девочка, которой он, захлебываясь, рассказывал про звезды и межпланетные путешествия. "Барсуков?! Володя?" — вскрикнул тогда в Бухенвальде Кондратюк. И заметив недоуменный взгляд, поправился: "Барбикен?". Володя, естественно, его не узнал. Это было невозможно. Они заново знакомились долгое время, но с первой же минуты их встречи Георгий понял, что теперь не имеет права умирать до тех пор, пока не будет уверен в безопасности сына Елены Барсуковой.

А потом их перебросили в Нордхаузен, на строительство подземного ракетного завода. Он даже не думал, что у немцев так много наработок в этой области. Да, Советская Россия безнадежно от них отстала… Здесь он сразу же заметил француза, который вздрогнул и замер, когда он назвал фамилию "Барбикен". А сам Шарль Ардальон оказался Пьером Арданьяном. Сыном Симона, с которым они познакомились в то страшное крымское лето. И Пьер потом долго ощупывал Володины руки, заглядывал ему в глаза и шептал: "Нет, ну, надо же! Барбикен! Наша легенда… Наша пропавшая легенда. Неужели вы его сын?!" А Кондратюк грустно наблюдал за ними и понимал, что теперь умирать ему уж совсем никак нельзя: теперь он в ответе за двоих детей.