Индийский мечтатель - Евгений Штейнберг

— Мистер Джекобс, вы лично тоже были в Майсуре? — спросил судья.

— Нет… — смешался Джекобс. — Слава богу, не пришлось! Об этом мне рассказал Джеральд Фаррингтон, бывший управляющий Поля Бенфильда, у которого Лебедев состоял на службе.

— В деле имеются письменные показания этого Фаррингтона, — сказал судья, — но они тоже основаны на чужих словах. Он слышал от Бенфильда, а Бенфильд получил сведения из неизвестного источника… Да и сам этот Бенфильд не является особой, заслуживающей безусловного доверия. Такие показания, капитан Ллойд, я не могу принять в качестве доказательства вины подсудимого!

Джекобс продолжал рассказывать о том, как Деффи скрывался в доме Лебедева и в усадьбе братьев Дас. Оба они систематически побуждали тамошних крестьян к восстанию. Однако мистер Джи-Джи был вынужден признать, что и эти сведения он также получил из вторых рук, указав при этом на Чанда.

Тогда судья обратился к мальчику.

— О сахиб! — воскликнул Чанд, прикидываясь испуганным. — Что вы хотите сделать со мной?.. Клянусь, я ни в чем не виноват!

— Тебе ничего не угрожает, если будешь говорить только правду. Ничего, кроме правды!

— Хорошо, сахиб! — пролепетал Чанд, лязгая зубами от страха.

Сону смотрел на приятеля недоумевая. Он хорошо знал его слабости: Чанд обжора, гуляка, болтун, но только не трус… Нет, трусом он не был! Чем же объяснить его испуг?

Между тем Чанд продолжал говорить с жаром:

— Сону мой приятель! Хозяина его, Суон-сахиба, я мало знаю. Но вот этого сахиба… — он указал на Джекобса, — знаю очень хорошо. Это очень добрый сахиб, он всегда угощает меня сладостями, позволяет входить в свой замечательный сад без платы, хотя другим индийцам вход туда запрещен… Часто он давал мне деньги, чтобы я купил хорошей еды… И потому, когда он приказал мне говорить вам то, чему он меня научил, я охотно согласился…

Сону едва сдерживал улыбку: он все понял. Молодец Чанд!

— Погоди, — прервал судья, — чему же научил тебя мистер Джекобс?

— Чтобы я сказал, что Суон-сахиб и его гость уговаривали райотов бунтовать… Что другой белый сахиб воевал против инглисов в Чандернагоре и его ранили там в ногу… И много другого! Я обещал все это исполнить, но, придя в суд, очень испугался — как бы за ложь меня не отправили в тюрьму… И я решил говорить только правду… ничего, кроме правды, как вы велели, судья-сахиб!

— Он врет, черномазый негодяй! — заорал Джекобс. — Заткните ему рот, сэр!

— Не повышайте голоса, Джекобс! Вы находитесь в суде. Не то я вас оштрафую!.. Значит, все это неправда?

— Да, сахиб, ничего подобного я ему никогда не говорил!.. Простите меня, сахиб! Я ведь не солгал! Я вовремя опомнился, сахиб!

Джон Хайд прекратил допрос. Заседание было прервано.

Через некоторое время судья вышел и объявил, что за отсутствием доказательств, подтверждающих обвинение Лебедева и его слуги Сону в преступной деятельности, он считает обоих подсудимых невиновными. Однако установлено, что Герасим Лебедев сознательно ввел судью в заблуждение насчет личности Патрика Деффи, и хотя это не может быть определено как лжесвидетельство, тем не менее заслуживает наказания — штрафа от 50 до 500 рупий, а потому он, судья Джон Хайд, постановил: подвергнуть Герасима Лебедева, эсквайра, штрафу в размере 100 рупий, принимая во внимание, что, будучи иностранцем, он мог плохо знать английские порядки…

Затем судья приказал судебному приставу освободить обоих подсудимых из-под стражи.

«Добрая, благородная душа! — подумал Герасим Степанович. — Ведь он отлично понимает, что я действительно помог Патрику, и все-таки вынес мягкое решение, не боясь навлечь на себя неудовольствие здешних правителей…»

Он поклонился судье и вышел из зала.

— Ты делаешь успехи, малютка! — покровительственно сказал Сону своему приятелю. — Кажется, занимаясь твоим обучением, я не напрасно тратил время… и силы!

Они шли по улицам, дружески беседуя. Все миновало, как дурной сон! Было от чего прийти в хорошее настроение.

Когда они проходили по набережной, Герасим Степанович вдруг остановился:

— Что это? Должно быть, пожар недалеко!

Остро пахло гарью; снизу тянулись полосы серого едкого дыма. На берегу реки было видно плотное кольцо людей, а в середине — языки пламени и клубы дыма…

— Это погребальный костер, — сказал Чанд.

Молодой англичанин, шедший навстречу, любезно объяснил:

— Там сжигают какого-то старика вместе с его женой. Ничего интересного, только дым и зловоние! Так что ходить не советую.

Лебедев поморщился, словно от физической боли:

— Сатти! Отвратительно и ужасно!.. Недаром наш благородный Голукнат так пламенно борется против этого позорного обычая…

И он ускорил шаги, чтобы уйти прочь от чудовищного зрелища.

XIII

Ветряные мельницы

Десять дней Лебедев находился между жизнью и смертью. Ни английский врач, ни местный ваид не могли одолеть болезни. Сону вместе с Чандом, который переселился сюда после гибели своих хозяев, заботливо ухаживал за больным. Но и они уже отчаялись. Нервное потрясение, которое он испытал, узнав о страшной гибели Голукната и Радхи, было настолько острым, что, видимо, организм не мог его вынести. Припадки горячечного бреда чередовались с тупым беспамятством, когда, казалось, все жизненные силы покидали больного.

И вдруг, неожиданно для окружающих, на одиннадцатый день Герасим Степанович пришел в себя. Просветление было коротким, скоро он опять впал в глубокий сон; потом снова пришел в себя и опять уснул.

С этого времени наступил перелом, началось медленное выздоровление…

Об ужасной катастрофе, которая свалила его, он старался не вспоминать. И такова уж поразительная способность человеческой натуры к самозащите, что ему это удавалось. Однако он не мог не думать вообще, а о чем же еще думать, как не о своем театре?

Как только он поднялся на ноги, его охватила страстная жажда деятельности. Работать, работать!.. Дважды злой рок преграждал ему путь, словно завидуя его успехам. И все-таки он пойдет дальше и дальше, пока хватит сил…

Между тем новые несчастья подстерегали Лебедева. Джозеф Баттл бросил работу без предупреждения. Исчез и Джон Уэлш. Уход этого вечного нахлебника мало беспокоил Герасима Степановича, но дезертирство художника было очень серьезной неприятностью. Ни одна декорация не была готова, а денег, забранных в виде аванса, за Баттлом числилось более тысячи рупий.

Лебедев отправился к живописцу, надеясь усовестить его. «Человек он не такой уж дурной! — успокаивал себя Герасим Степанович. — Просто лентяй, и ветер в голове… Сглупил, а теперь боится на глаза показаться».