День исповеди - Аллан Фоллсом

Он выполнял обещание, которое дал Дэнни много лет назад, в тот день, когда уезжал из дома, собираясь поступать в колледж. В это время Дэнни стал бунтовать больше прежнего, у него почти непрерывно происходили стычки дома и в школе и неприятности с полицией. У Гарри через два дня должны были начаться занятия в Гарварде, и, когда Дэнни вошел, он сидел в прихожей со своим чемоданом, дожидаясь брата, чтобы попрощаться. Лицо Дэнни было испачкано, волосы всклокочены, кулаки в свежих ссадинах после драки. Дэнни взглянул на чемодан, потом на Гарри и, не говоря ни слова, хотел пройти в комнаты. Гарри хорошо помнил, как протянул руку, крепко схватил брата и развернул к себе.

Он, как наяву, слышал свои слова. «Ты только закончи школу, ладно? — требовательно произнес он. — Тогда я приеду и увезу тебя отсюда. Я тебя здесь не оставлю. Обещаю».

Это было не просто обещание, а подтверждение того союза, который они заключили несколько лет тому назад, после того как смерть унесла их сестру и отца, а мать сделала страшную ошибку, чересчур поспешно выскочив замуж, — помочь друг другу развязаться с этой жизнью, с этой семьей, с этим городом и никогда сюда не возвращаться. Это был обет. Присяга. Братская клятва.

Но получилось так, что он не сдержал своего слова. И хотя они никогда не заговаривали об этом — и о том, что обстоятельства переменились настолько, что Дэнни поступил в морскую пехоту на следующий же день после окончания школы, — Гарри знал, что причиной их многолетнего отчуждения послужило то, что он не приехал, как обещал. Он дал слово и не сдержал его, и Дэнни так и не простил ему это. Что ж, теперь он выполняет свое обещание. В конце концов он все же приехал за братом.

10.25

Еще один взгляд на холм.

Улица все так же темна и безлюдна. И тротуары по обеим сторонам. Елены нет.

Внезапно тишину нарушил приглушенный звук мобильного телефона. Гарри тревожно вскинулся, оглянулся, пытаясь понять, откуда он исходит. И лишь потом сообразил, что это его собственный сотовый телефон, лежащий в бардачке, куда он его положил, когда отправился с Еленой в пещеру, к Дэнни.

Телефон немного позвонил и смолк. Потом зазвонил снова. Гарри протянул руку, открыл крышку и достал телефон.

— Да… — негромко произнес он, помня, что лишь один человек на свете знает, как его найти.

— Гарри…

— Адрианна?

— Гарри, где ты?

В ее голосе слышались настойчивость и любопытство. Ни намека на теплоту или какие-то дружеские чувства. Это был деловой звонок. Она вернулась к своему первоначальному плану, в котором были заинтересованы она сама и Итон, — поговорить с Дэнни первыми, пока он не успеет что-либо рассказать другим.

— Гарри?

— Я слушаю.

— Твой брат с тобой?

— Да.

— Скажи мне, где вы.

10.30

Быстрый взгляд вдоль улицы. Елены как не было, так и нет.

— А ты где, Адрианна?

— Здесь, в Белладжио. В «Дю Лак». Том самом отеле, где ты до сих пор числишься постояльцем.

— Итон с тобой?

— Нет. Он едет сюда из Рима.

Внезапно на холме из-за угла ударил свет фар машины, направлявшейся вниз. Полицейские на мотоциклах. Двое. Они ехали медленно — свет редких фонарей поблескивал на шлемах, — разглядывая стоявшие у обочин автомобили. Они искали его и Дэнни.

— Гарри, ты меня слышишь?

Гарри почувствовал, как Дэнни рядом с ним пошевелился. Господи! Дэнни, только не это! Не то, что случилось в пещере!

— Скажи мне, где ты. Я приеду за тобой.

Дэнни опять пошевелился. Полицейские были совсем рядом. Им оставалось проехать всего несколько метров…

— Гарри, проклятье! Говори! Скажи, где ты…

Щелк!

Гарри захлопнул крышку телефона и нагнулся, навалившись на Дэнни, чтобы его не было видно через стекло, молясь про себя, чтобы ничто не нарушило тишину. И тут же где-то под ним вновь зазвонил телефон.

Адрианна пыталась добиться своего.

— Боже! — беззвучно выдохнул Гарри.

Звонок был громким. Резким. Он звучал так, словно шел через усилитель. Беспомощно извиваясь, Гарри пошарил рукой, пытаясь нащупать телефон в темноте. Но тот запутался в складках рубашки где-то между ним, Дэнни и сиденьем. Высвободив руку, Гарри попытался приглушить звук своим телом. Оставалось лишь надеяться, что полицейские не услышат его даже в ночной тишине.

Миновала вечность, прежде чем звон прекратился. И вновь наступила тишина. Гарри хотел выглянуть, убедиться, что полицейские уехали, но не смел. Он отчетливо слышал биение своего сердца. Пульсацию крови в сосудах.

Внезапно в стекло резко постучали. Гарри весь похолодел. Он чувствовал, что не в состоянии двинуться. Стук повторился. Громче.

В конце концов Гарри, перепуганный, покорившийся судьбе, медленно поднял голову.

На него смотрела Елена. А рядом с ней стоял священник, державший за ручки инвалидное кресло на больших колесах.

101

Миловидная женщина в синем жакете и большой соломенной шляпе сидела в одиночестве за столиком возле витрины бара гостинцы «Флоренция». Со своего места она хорошо видела набережную и пристань, от которой должен был отправиться катер на подводных крыльях. Она видела также возле билетной кассы и на пристани полицейских из Gruppo Cardinale, присматривавшихся к людям, которые ожидали судно.

Повернувшись спиной к толпе посетителей, она вынула из сумочки сотовый телефон и набрала миланский номер, там ее звонок был принят автоматическим коммутатором, который переадресовал его на другой номер и такой же коммутатор, находившийся в прибрежном городе Чивиттавеккья, а оттуда на незарегистрированный римский номер.

— Si, — произнес мужской голос.

— Говорит С., — ответил Томас Добряк.

— Unmomento.

Пауза. И затем:

— Да. — Говорил уже другой мужской голос. Искаженный электроникой, чтобы его нельзя было опознать. Этот разговор велся по-французски.

С.: «Объект жив. Возможно, ранен… И, как ни досадно об этом докладывать, улизнул».

Мужской голос: «Я знаю».

С.: «Что прикажете делать? Если вы сочтете нужным, я могу уйти».

Мужской голос: «Нет. Я высоко ценю вашу отвагу и предприимчивость. Полиции известно о вашем существовании, она ищет вас, но не знает, кого именно нужно искать».

С.: «Я так и предполагал».

Мужской голос: «Вы сможете покинуть район?»

С.: «Если повезет».

Мужской голос: «В таком случае я хочу, чтобы вы приехали сюда».

С.: «Я могу продолжить поиски объекта там, где нахожусь. Несмотря даже на присутствие полиции».

Мужской голос: «Конечно, но зачем? Когда моль пробуждается от спячки, ее нетрудно поймать и бросить в огонь».

Палестрина нажал кнопку на маленькой коробочке, присоединенной к телефонному аппарату, и протянул трубку Фарелу; тот взял ее и положил на рычаги. Некоторое время государственный секретарь Ватикана сидел молча, поглядывая на щедро украшавшие его полутемный мраморный кабинет картины, скульптуры, старинные книги на полках. Эти олицетворения многовековой истории окружали его в резиденции, находившейся этажом ниже папских покоев во дворце Сикста V, тех покоев, где почивал сейчас Папа Римский, утомленный повседневными обязанностями и всецело доверяющий способностям своих советников мудро направлять политику Святого престола.

— Вы позволите, ваше преосвященство? — произнес Фарел.

Палестрина взглянул на него.

— Ну и что же у вас на уме?

— Священник. Его не смог остановить ни Томас Добряк, ни Роскани со всеми своими неограниченными возможностями. Он вроде кошки, у которой еще не израсходованы все ее девять жизней. Да, мы рано или поздно сможем его изловить. Но что, если он заговорит раньше?..

— Вы считаете, что наше дело в Китае может провалиться из-за одного человека?

— Да. И мы ничего не сможем поделать. Только отпираться от всего. Но Китай для нас будет потерян, а подозрение закрепится на века.

Палестрина медленно повернулся вместе с креслом к находившейся у него за спиной старинной credenza[33] и стоявшей на ней скульптуре — голове Александра Македонского, изваянной из мрамора греческим скульптором в пятом веке.

— Я рожден сыном царя Македонии. — Его слова были обращены к Фарелу, но он не сводил глаз со скульптуры. — Аристотель был моим наставником. Когда мне минуло двенадцать, отец мой был убит и я сделался царем, но со всех сторон меня окружали недруги отца моего. Через недолгое время я узнал, кто они, и казнил их всех, а потом, приблизив к себе тех, кто был мне верен, пошел и подавил начавшийся мятеж… Через два года я владел всей Грецией и переправился через Геллеспонт в Персию с армией в тридцать пять тысяч греков и македонцев.