Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - Надежда Ароновна Шапиро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На уроках литературы и истории педагоги говорили не затверженными из учебников фразами, а рассказывали необыкновенные вещи о том, что мы или уже любили, или полюбили и узнали благодаря им. Так, после того, как мы занялись «Евгением Онегиным» <…> прочитали комментарий Лотмана, поняли, как строится произведение, разобрали характеры героев и т. д.; только тогда я начала понимать – нет, не само произведение! – но то, как много в нем скрыто. То же происходило и на уроках поэтики… Нас учили не просто разобрать стихотворение, но встроить его в общий контекст эпохи, связать с другими произведениями того же автора, нащупать «связь времен».
Наверное, можно выделить две главные черты полученного образования. Во‑первых, нас научили мыслить систематически, не бояться столкновения различных точек зрения, но сравнивать их, чтобы прийти к самостоятельным выводам. Немаловажно и то, что нас познакомили с базовыми навыками научной работы: как оформлять сочинения/курсовые, как пользоваться справочниками, составлять библиографию и т. д. Во‑вторых, как это ни очевидно, мы поняли, что существует понятие культурного пространства, где все взаимосвязано; что это пространство прежде всего – память о прошлом. А понимание этого прошлого, ведущее к пониманию и настоящего, – это и есть задача гуманитарных наук (Д.Х., кандидат искусствоведения, выпуск 1995 г.).
Видно, что выпускники разных лет, ценя приобретенные в школе знания и умения, кажется, больше дорожат тем, что не имеет конкретного практического применения, по-иному открывшейся им картиной мира и осознанием своего места в нем.
Гуманитарные классы (или филологические, или с углубленным изучением литературы) существуют не один десяток лет; возникали они, скорее всего, по инициативе учителей. Я не занималась историей вопроса, но очень хорошо помню, как в 1970 году проходила педагогическую практику в таком классе, одном из двух-трех в Москве (дело было в школе № 711, литературу там преподавала Вера Романовна Вайнберг, учитель незаурядный и личность, как теперь говорят, харизматическая). В своем дипломе я доказывала право гуманитарных классов на существование исходя из общегуманных и общедемократических соображений (дети разные; если есть такие, кто хочет и может заниматься литературой больше и серьезнее, то почему бы не дать им такую возможность?). Оперировала, в частности, скудной информацией, какую удалось тогда добыть, о специализации в школах США. И даже надеяться не могла на то, что всего двадцать с небольшим лет спустя сама стану преподавать литературу в гуманитарном классе.
Вырабатывать идеологию гуманитарного класса мне не пришлось – она в основном уже была определена моими коллегами по 57‑й школе. Школа славится математическими классами; предполагается, что и в гуманитарных нужно готовить людей, которые будут впоследствии заниматься наукой или, по крайней мере, чем‑то связанным с историей или/и литературой, для чего прежде должны поступить в гуманитарные вузы. При этом подготовка в соответствующий вуз ни в коем случае не рассматривается в качестве важнейшей задачи, но и радикальный пересмотр жизненных ценностей и ориентиров тоже как будто не планируется. А между тем именно это нередко происходит с нашими учениками.
Не так давно мы с [одноклассником] говорили о том, что девятый класс в 57‑й школе стал для нас некоторой точкой отсчета, как во временном, так и в культурном плане. Все, что происходило до этого времени по хронологии, отошло на второй план и как‑то забылось… Мы привыкли видеть себя в кругу людей думающих, читающих и во многом сходно мыслящих и теперь ждем и ото всех остальных людей как минимум того же.
Впрочем, за три года изменилось не только отношение к окружающим людям, но и к самому себе; от себя мы требуем постоянной работы: сколько бы мы ни делали, нам кажется, что все мало. По крайней мере, для меня это именно так. Если в предыдущей школе я в лучшем случае делала домашние задания и могла считать, что этого более чем достаточно, то теперь, даже сделав всю обязательную работу и прочитав всю литературу по спискам, я знаю, что этого слишком мало для того, чтобы сказать нечто действительно новое… (Е.С., студентка РГГУ, выпуск 2005 г.).
Разумеется, такие серьезные личностные изменения объясняются не особым учебным планом, хотя он несколько отличается от обычного (в гуманитарных классах нашей школы больше часов отводится литературе и истории, два часа в неделю отдано латинскому языку, естественно, несколько сокращено время на изучение других предметов). Главную роль здесь играет атмосфера обучения. Она создается и школьной традицией, и усилиями учителей, но в немалой степени зависит от состава учеников. В гуманитарные классы мы набираем по конкурсу, хотя, надо сознаться, конкурс этот не слишком высок, как правило, не более двух человек на место. Кто и зачем к нам приходит? Обычно у учеников мотивация довольно слабая, часто им просто хочется учиться в хорошей школе, а в математический класс не приняли; иногда это происходит по желанию родителей, а не самих учеников. Вот как рассказывают о том, как они пришли в гумкласс, выпускники:
Прошло более 10 лет с тех пор, как я закончила гуманитарный класс 57‑й школы. Теперь уже, пожалуй, трудно вспомнить, чего я ожидала, придя в новую школу, к новым учителям. Кажется, вопрос о том, чем гуманитарное образование отличается от негуманитарного, волновал меня в последнюю очередь.
То, что я поступил в гуманитарный спецкласс, вряд ли было осмысленным поступком с моей стороны или со стороны моих родителей. Я не стремился получать гуманитарное образование: история интересовала меня не более, чем математика и география, а литература и языки давались мне с большим трудом.
Думаю, что не только я, но и многие мои одноклассники весьма примерно понимали, что такое гуманитарное образование, когда шли в гуманитарный класс 57‑й школы. Понятно было, что это значит меньше математики с физикой и больше литературы с историей. Это вообще довольно расхожее представление…
Отсутствие у детей четких представлений о том, что их ждет в случае поступления, нас не пугает. Им должно быть ясно одно: вопрос, надо ли учиться (читать, писать, думать), не обсуждается. За тем пришел. Не хочешь – уходи. Нам надо решить другое: сможет ли, даже если хочет.
Трудно сказать, что такое «гуманитарная» одаренность. Мы стараемся отобрать детей, которые, как нам кажется, смогут учиться тому, чему мы их хотим научить, и прежде всего пониманию текстов – научных и художественных. Предпочтение отдается тем, кто больше читал, интереснее и свободнее говорит и пишет о прочитанном, с интересом слушает, когда говорят другие, задает толковые вопросы. Разумеется, «натасканность»,
