Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А если не откажусь?
— Значит, это была не ты, а кто-то другая в твоем обличье. Тогда черт с ней, и пропади она пропадом! Туда ей и дорога.
Нора печально вздохнула.
— Как хорошо с тобой, — сказала она. — Жаль, что ты женился. Я бы, пожалуй, за тебя замуж пошла.
— А я бы тебя не взял, — сказал Славик. — Незавидная доля быть мужем женщины, которая любит другого. Ведь ты любишь другого. Правда?
— Я люблю Чорекчяна, — сказала Нора тем же деревянным голосом.
— Ну, завелась! Любила бы — назвала бы его хоть по имени: «Армен» — все-таки нежнее, чем «Чорекчян».
— Я люблю Армена, — сказала Нора.
— В добрый час! Когда будет свадьба?
Катер напоминал белоусого старика с тусклыми слезящимися глазами. Вероятно, такое впечатление складывалось из-за двух якорей на носу катера и пенных волн, бегущих впереди корабля.
А Славик горячился и что-то говорил насчет Армена, насчет Фрида, насчет нее, что-то такое необычно для него умное и правильное и очень похожее на письмо в редакцию молодежной газеты. Даже слова были похожие: «бросить в трудную минуту», «предавать собственное чувство», «струсить перед условностями». И каждая его фраза как бы слизывала яркую окраску с чего-то такого, что было дорого ей, по крайней мере до сегодняшнего дня, и сейчас вдруг стало тускнеть и терять свою привлекательность.
Но спустя полчаса, когда Нора шла домой, она поняла, что Славик нисколько не изменился, он остался таким же, каким был до отъезда, и говорил он так же, как говорил бы год назад. Изменилась она сама, стала взрослее, и последний прожитый ею год научил ее относиться к словам с подозрительностью и недоверием.
— Тоска-то какая… — вздохнула она и, посмотрев на часы, заторопилась, сделав вид, что ее ждут дома, хотя и знала, что Славик не поверит ей. Но ей это уже было все равно.
Славик действительно не поверил, он просто улыбнулся и сказал:
— Я, наверно, наговорил тут кучу глупостей, да?
— Нет, все правильно, Слава. Я рада, что мы встретились. Ты когда уезжаешь?
Славик понимающе рассмеялся:
— Завтра рано утром. Наверно, уже не увидимся, — сказал он, хотя тоже знал, что она не верит ему: по пути к морю он проговорился, что приехал на неделю.
Но напоминать об этом сейчас было бессмысленно.
Кажется, с тех пор, как в доме появился телевизор, он впервые в этот вечер не грохотал на весь дом. В этот вечер в доме господствовал не телевизор, а Армен Чорекчян совместно с будущим своим тестем и тещей: они обсуждали подробности предстоящего свадебного торжества, — где, когда, сколько человек пригласить, кого именно, какую лепту должна внести каждая сторона в основные расходы. Микаэл тоже был в комнате, но за стол не садился. Он ходил от окна к двери и обратно, морщился, курил сигарету за сигаретой. Иногда взгляд его останавливался подолгу на красивом, полном достоинства лице Чорекчяна, аккуратно вписывающего шариковой ручкой в чистый лист бумаги аккуратные столбики с цифрами и фамилиями предполагаемых гостей. Насмотревшись, Микаэл снова принимался вышагивать по комнате, а сигаретный дым синим шарфом вился за его спиной.
Нора лежала на диване в соседней комнате, заложив руки под голову, и равнодушно наблюдала за Офелией, которая металась по комнате, то сердито переставляя с места на место стулья, то взбивая и без того взбитые подушки на кровати. Временами она замирала на месте, прислушиваясь к голосам, доносившимся из гостиной, затем ворчливо сообщала…
— Насчет гостей… кого приглашать, а кого нет…
И опять принималась метаться по комнате. Потом останавливалась возле Норы:
— Спишь, что ли?
— Нет.
— Нора.
— Ну?
— Нора, да ведь не любишь ты его!
— Ну и что?
— Ничего! — ворчала она и опять начинала бегать по комнате, обтирая тряпочкой комод, зеркала. Снова останавливалась, прислушивалась к голосам за дверью.
— Да перестань же, Офелия, — просила ее Нора. — Пусть себе разговаривают. Тебе-то что?
Офелия удивленно смотрела на нее.
— Господи, ты так говоришь, что страшно за тебя становится.
— Почему? — не понимала Нора.
— Да как же почему? Ты говоришь так, будто не про тебя там разговор, будто не ты замуж выходишь.
— Как же я должна говорить?
— Да ты во сне, что ли? — возмущалась Офелия.
— Может, и во сне. Не знаю, Офелия. — Она смотрела на люстру с тремя лампочками. — Ничего я не знаю.
Опять молчание. Офелия подошла к двери.
— Теперь о каких-то деньгах заговорили, твой-то этот… солидно о чем-то рассуждает. Что у него, родни нет, что ли? А то самому каждую копейку считать! Постыдился бы!
— Родня его не здесь, она в другом городе.
— В каком это в другом?
— Не знаю, то ли в Ереване, то ли в Ленинакане.
— Даже этого не знаешь! Ты хоть что-то о нем знаешь?
— А зачем?
— А может, дурак какой-нибудь или аферист.
— Тем хуже для меня.
Офелия вытаращила на нее глаза.
— Да неужто тебе и впрямь все равно, в твои-то двадцать два года?
— Что все равно?
— За кого выходить?
