Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поэтому и хотела выйти за меня?
— Да, — сказала Нора, — чтобы не думать о нем. Но сейчас, пока ты разговаривал с моими родными, мне вдруг стало страшно, что я могу потерять его навсегда. Я поняла, что не смогу перенести этого. Нет у меня жизни без него. Он — мое счастье, он — мое несчастье, даже не знаю, как назвать… Наверно, это правда, что от судьбы не уйдешь… Ну, вот, я тебе все сказала. Теперь решай, как тебе быть…
— Ты сейчас пойдешь к нему? — спросил Армен.
Нора молча кивнула. Армен жадно всматривался в ее лицо, пытаясь отыскать на нем хотя бы тень смущения, сожаления, стыда, но лицо ее светилось счастьем и радостью, которую она даже не пыталась скрыть или хотя бы приглушить.
Армен чувствовал, что первоначальная растерянность в нем медленно, но неуклонно сменяется холодной яростью. Но в нем еще достало трезвости осознать свое бессилие.
— Ах ты… — Он громко и отчетливо произнес похабное слово и, повернувшись, быстро зашагал по улице и через минуту исчез в ночи.
Крашеные деревянные ворота. Полуотворенная тяжелая калитка. Нора прошла по двору, ступая осторожно, стараясь не стучать каблуками туфель, словно шла по святилищу. Свернула направо и остановилась у двери в комнату Фрида, чувствуя, как ноги отказываются слушаться ее, подгибаются в коленках. И вдруг сообразила, что стоит ей сделать всего лишь один шаг — и все ее радости, все муки, от которых она хотела бежать как можно дальше, да так и не смогла, возобновятся с новой силой. Но ведь этот шаг можно и не сделать?
Она тихо рассмеялась и открыла дверь. Фрид сидел на диване, по обе стороны валялись в беспорядке какие-то бумаги. На скрип двери он поднял голову.
— Нора?
— Фрид, здравствуй…
— Почему ты за порогом?
— У меня коленки подгибаются! — со смехом пожаловалась Нора. — Но ведь это глупо, правда?
— Наверно…
— Я хочу к тебе, Фрид, хочу к тебе! Я так не могу больше, я устала, измучилась! Все было неправда, неправда, Фрид!
— Знаю.
— Правда? Как хорошо, что ты это знаешь, Фрид! Как хорошо!
— Подойди ко мне.
— Сейчас, Фрид, ну до чего же глупо, что меня ноги не держат.
— А ты бегом, тут всего два шага.
— Ага! — Она вдруг расплакалась и пошла к нему.
И снова стремительно неслись дни, полные захлестывающего душу счастья, но, к удивлению Норы, уже спокойного. Никто не ругал ее последними словами, никто не стыдил, никто не корил. Дома примирились с тем, что у этой девушки такая уж судьба нелегкая — злая ли, добрая ли, кто знает… Отец разводил руками, мать тайком утирала слезы. Микаэл хмурился, но к сестре относился бережно и заботливо, как к тяжелобольной. Офелия не могла нарадоваться этому миру в доме и смотрела на Нору с восхищением и немножко с завистью: историю любви своей золовки она воспринимала в чрезмерно романтической окраске. «Ты у нас молодчина, Норка, всем заткнула рты, вот это, я понимаю, любовь! Прямо как в кино!» Ей уже казалось, что нет на земле силы, способной одолеть эту любовь — законную или незаконную, правильную или неправильную, одобряемую или порицаемую людьми, трижды проклятую и трижды благословенную.
Нора, однако, с горечью усмехалась: она-то хорошо знала, что такая сила есть и она куда грознее и напористее, чем можно представить себе, и против нее все бессильны…
И так прошли весна, лето, осень и наступила зима.
Телефонный звонок разбудил Алексея Коробова среди ночи. Он схватил трубку, внутренне уже готовый к самому худшему. Он знал, что рано или поздно этот звонок раздастся.
— Да?
В трубке прохрипел сдавленный голос деда Акоба:
— Алеша, ты?
— Как Фрид?
— Плохо, тебя просит. Беда, Алеша.
— Еду.
Он быстро оделся. Жена тоже накинула халат, заметалась по комнате.
— Я поеду с тобой, — сказала она.
— Нет, оставайся с детьми. Если понадобишься, я тебе позвоню.
Он вышел. Была морозная январская ночь, снег еще лежал на улице — грязный, тяжелый, замерзший. Коробов на предельной скорости ехал по безлюдным, хорошо освещенным улицам, не сбавляя скорости даже на крутых поворотах. Стиснув зубы, он смотрел вперед на мчащийся навстречу асфальт и кривил левую щеку.
Вот уже несколько месяцев с ногами Фрида происходило что-то неладное: они вдруг начали болеть, чего никогда не было.
Первый приступ был еще тем летом, когда Фрид с Норой поехали к Ибрагиму и Нора по дороге получила в подарок роскошную розу от водителя самосвала. Почувствовав нарастающую боль в ступнях, Фрид развернул машину и остановил ее над обрывом, а потом на мгновение (так, что даже Нора не заметила) потерял сознание. Нора тогда истолковала этот случай по-своему: Фрид не сказал ей, что потерял сознание от боли в ступнях, чтобы не пугать ее, да и сам он не придал этому большого значения, решив, что произошла какая-то случайность, которую не стоит принимать всерьез. Это было в его характере. Но с тех пор приступы с каждым днем учащались. Фрид перестал спать по ночам. На прошлой неделе дошло до того, что пришлось
