Голгофа - Лесь Гомин

Окрепший Синика проснулся рано. Удивленно посмотрел на Соломонию. Она сидела возле него, как и вчера. На вид бледная, с затуманенным взором. Он встал с кровати и пошел умываться. Вернулся, а Соломония так же сидела и молча смотрела на кровать, где раньше лежал Синика. Он тронул ее за плечо.

— Умойся, Соломония, освежи голову.

Она посмотрела на него. Взгляд был какой-то холодный, мутный, безразличный. В нем было мертвое, тупое равнодушие ко всему.

— Голова? Чья голова? Разве ты не знаешь, что у меня гвоздь в голове сидит? У меня уже нет моей головы. У меня старая бадья на плечах, а в ее днище гвоздь вбили… Га-га!

Она нагнула голову и показала на темя.

— Вот здесь вбили мне гвоздь… Катинка приходила вытаскивать его, но замерзла она. Мой сын приходил вытаскивать, но ручонки маленькие у него, не мог вытащить. Иннокентий приходил вытаскивать, да еще глубже вбил. И теперь сидит этот гвоздь вот тут. Я веселая сегодня. Я за него замуж выхожу. Ты знаешь моего жениха?

Соломония не вынесла всего пережитого. Теперь, когда ее тело отошло в теплой хате, прошло напряжение, миновала опасность умереть среди снегов, ее разум помутился. В голове все перепуталось. Далекие картины детства, райское блаженство с Иннокентием, затем другой «рай», путешествие в Муромский монастырь, побег оттуда, похороны, самоубийство Катинки — все это помутило ее разум, и она потеряла ощущение реальности.

Синика со страхом смотрел на Соломонию. Он колебался: бросить сумасшедшую или взять ее с собой. Но, узнав об аресте Иннокентия, решил не бросать несчастную. Нанял подводу и, одев Соломонию, поехал с ней к поезду. Соломония не сопротивлялась.

В дороге она не причиняла ему хлопот. Тихо сидела в вагоне и чему-то улыбалась. Иногда обращалась к Синике с добрым словом и снова предавалась грезам. Только на одной из станций, где их поезд догнал эшелон паломников, отправленных домой, услышав молдавскую речь, она вдруг насторожилась и задрожала. Что-то пробудилось в ее сознании. Рванулась к двери, но тут же села и тихо запела молдавскую песню. По дороге в Одессу к Соломонии иногда возвращалось сознание, и она рассказывала Василию об Иннокентии многое такое, чего он и не знал. Он услышал от нее, что его «порезали» в Одессе по приказу Иннокентия, который давно затаил зло за украденные деньги и хотел отомстить Синике за разрушенные тогда планы в Добруджском монастыре. Иннокентий и Домаху принял, хорошо зная, чья она жена, он очень хотел, чтобы у нее был от него, Иннокентия, ребенок. Так она поведала Синике историю балтского инока. Он следил за каждым ее словом, как и за тем, чтобы этих разговоров не услышал кто-то из посторонних.

И чем ближе подъезжал Синика к Одессе, тем больше беспокоился о больной. В Одессе он поместил ее у знакомых, а сам снова принялся за дела. Он повертелся вокруг «рая», разузнал, что Иннокентий в Соловецком монастыре, расспросил, кто из райских мужей остался с ним, а кто в Липецком, и окончательно осел в Одессе, чтобы, отдохнув, снова начать мстить Иннокентию.

18

Арест Иннокентия, суд в Петрозаводске и ссылка его в Соловецкий монастырь, а больше всего его декларация, словно громом, поразили «раян». К этому времени «рай», который назывался Гефсиманским садом, был оборудован как громадный подземный монастырь. Число пещер увеличилось, они протянулись под землей на два с половиной километра в длину и на полтора в ширину. Построенные в два этажа, они могли вместить восемь тысяч человек. Правил монастырем брат Иннокентия Семеон, который стал настоящим подземным князем: множество слуг, большие доходы, за счет которых он окончательно уладил дела с балтской и ананьевской властями. Он уже мечтал расширить влияние Гефсиманского сада и дальше на Бессарабию — основать свой собственный монастырь, за которым бы присматривал младший брат Марк. Случившееся с Иннокентием разрушило его планы. Теперь нужно было выручать Иннокентия, на котором держалась и его собственная власть над тысячами темных, обманутых людей. Он понимал, что разгром Иннокентия в Петрозаводске мог привести к переменам и здесь, мог заставить Станислава Эдуардовича быть не столь снисходительным по отношению к Гефсиманскому саду, как до сих пор. Поэтому-то он в первую очередь перевел богоматери Софии солидную сумму на киевский банк и просил ее не приезжать в Липецкое, а оставаться в Киеве. Сам же немедленно отправился к отцу Амвросию за советом. Трусливо спросил: закрывать монастырь или нет?

— Если хочешь побывать на каторге-принимайся. Православный монастырь живет не лаской вахлаков, а лаской божьей, и он будет стоять вечно. Не твоего ума дело то, о чем бог судит. Езжай домой, и правь дальше, как стану указывать. Сам ничего не делай, меня спрашивай

обо всем, — решительно и категорически сказал архипастырь.

Брат Семеон возвратился в Липецкое, успокоенный разговором с владыкой. Собрав апостолов и мироносиц, Семеон сказал:

— Братья и сестры! Святой Иннокентий — брат мой — остался в столице у царя, царь не хочет, отпускать его сюда, потому что сам очень болен. И сын его при смерти. А как только, выздоровеет царь, поправится его сын, дух святой Иннокентий прибудет к нам. Идите и вестите народу великую радость — святой Иннокентий у царя сейчас, он выпрашивает у него волю нашей церкви и вере нашей.

Это известие прибавило сектантам новых сил. Они развернули такую деятельность, какой не знал монастырь даже тогда, когда здесь правил сам великий авантюрист. Забитые, обездоленные люди слепо верили, что Иннокентий добьется у царя-императа облегчения для молдавского народа: выпросит свободу веры, выхлопочет льготы по налогам и запретит урядникам, стражникам и чиновникам грабить их — наступит лучшая жизнь для горемычных. Движение постепенно перебросилось за границу, в Румынию, в села и хутора, которые эксплуатировались румынскими боярами. Снова потянулись на эту сторону, в «рай», вереницы паломников. Двигались, гонимые верой, что на этой стороне Прута родился царь царей, король королей Иннокентий, который основал молдавское царство угнетенных, собирает всех обездоленных под свое покровительство и восстает против господства жестоких бояр. Люди собирались на границах, все чаще ночью над Прутом раздавались выстрелы, целые вереницы переходили реку, стремясь в Россию, к своему бедняцкому царю. Из Валахии, Мунтении тянулись к границам, выпрашивали паспорта на право выезда, переходили без разрешения границу, гибли, пристреленные румынской или русской пограничной стражей.

В Галицию тоже проникли слухи, взбаламутили цесарево «стадо» двуединой монархии. Зажглись и там сердца надеждой. Двинулись из-за Карпат караваны паломников. Кто с паспортом, с бумагами, а кто и просто, надеясь как-то проскочить через границу к царю царей, королю королей. Сигетские румыны двинулись к границам, навстречу неведомому счастью. Обманутые словаки, русины, гуцулы продавали за бесценок нищенские пожитки и устремлялись к царю царей.

Безумство ширилось, влекла перспектива будущей радостной жизни под защитой царя царей Иннокентия. Увеличивалось число людей в «раю», увеличивались и доходы брата Семеона, заменившего Иннокентия. Он отправлял возы с добром на окрестные базары, во дворы Станислава Эдуардовича, архипастыря балтского отца Амвросия и архипастыря каменец-подольского отца Серафима, ко двору губернатора каменецкого и… кишиневского владыки отца Серафима, который прекратил борьбу с Иннокентием.

Все это не ушло от внимания румынских и австрийских властей. Российскому правительству была вручена жалоба румынского правительства на то, что в пределах Российской державы ведется антигосударственная пропаганда по отношению к престолу его королевского величества. Произведенное по этому делу следствие установило виновника. Обер-прокурор святейшего Синода получил соответственные указания, а игумен Соловецкого монастыря — бумагу:

«Предлагаем под страхом суда и ссылки в Сибирь решительно запретить Иннокентию встречаться с верующими, а также выпускать его хотя бы на час за ворота монастыря. Отвести Иннокентию отдельную келью с отдельным двором и поручить духовнику, одному, и то надежному человеку, видеться с ним и вести душеспасительные беседы. На общие трапезы, исповеди или причастия — не пускать.

Обер-прокурор Синода Победоносцев».

Конец. Иннокентий окончательно и прочно заперт. Братьев, мироносиц, верующих, что пришли за ним на Соловецкий остров и поселились в Архангельске и его окрестностях, выловила полиция и отправила по этапу в Киев.

Семеон получил сообщение от Герасима и Семена Бостанику, что паломники возвращаются из Муромска. Хима и Анна известили, что их вместе с паломниками выпроводили из Архангельска, и спрашивали, можно ли паломникам возвращаться в Липецкое — к тем, кто не знал действительного положения вещей.