Голгофа - Лесь Гомин

Катинка села на снег, достала из-за пазухи узелок и подала Соломонии.

— На, может, не хватит своих на дорогу… немного осталось, возьми.

Соломония машинально взяла узелок. Катинка встала, сняла кожушок и накинула на Соломонию.

— Оденься, сестра, и иди. А мне… одна дорога… — Она указала на снег. — Иди, иди, сестра, иди… Прощай.

И, повернувшись в противоположную сторону, громко зарыдала и побежала в степь. Соломония пошла дорогой. Но делала это бессознательно, так же бессознательно придерживала одной рукой кожух на плечах и шептала:

— Прощай, сестра… прощай, Катинка… Прощай.

И, словно сочувствуя Соломонии, холодный ветер вздыхал ей вслед:

— Прощай.

15

Поход Иннокентия совершался в неизвестном направлении. Миновали какие-то села, снова вышли в степь. Иннокентий сидел в санях, покачиваясь, дремал. Толпа покорно шла за ним.

Но вот колонна остановилась. Иннокентий проснулся, вылез из саней.

— Кто тут? Кто останавливает поход божий и стоит поперек пути?

— Дорогу, отче! Арестантов ведем.

Иннокентий сурово оглядел молодого солдата — старшего из конвоя, который сопровождал арестантов и столкнулся на пути с паломниками…

— Дорогу мне, дети дьявола, слуги нечистого царя! Дорогу дайте духовным отцам царя небесного.

Конвоир растерянно топтался на месте и невыразительно бубнил:

— Не знаю, отче, мне приказано не сворачивать ни перед кем… Так что сверните с дороги, пропустите арестантов.

— Как? Как ты сказал? Ты знаешь, кто я? Я царь царей, дух божий и своей рукой покараю тебя.

И он ударил солдата наотмашь. В то же мгновение в воздухе что-то сверкнуло и обожгло Иннокентию правое плечо, а перед ним, тихо вскрикнув, повалился один из паломников. Голова его была рассечена пополам острой саблей. Он принял удар на себя. (Иннокентий узнал об этом только погодя, когда отошли от места происшествия.) В тот момент толпа дико взревела и бросилась к солдатам, которые стали в каре и взялись за огнестрельное оружие. Спасая положение, Иннокентий, стоя на санях, громко призвал паломников подчиниться и пропустить солдат.

Этот случай не прошел бесследно. Увидев, как Иннокентий отступил перед солдатами, толпа стала сомневаться. И на десятый день похода Иннокентий услышал открытый ропот паломников. Под вечер дорогу ему преградила делегация и потребовала выслушать ее. Вперед вышел замызганный, лохматый монах и смело посмотрел на Иннокентия.

— Отче, мы хотим спросить тебя, куда тыведешь нас? Где конец нашим мукам, где же рай, обещанный нам? Сотни умерли уже в дороге, отморозили руки, ноги, многие

сошли с ума, а где конец?

— Ты что, бунтуешь? Против бога бунтуешь?

— Подожди, не кричи, отче. Не бунтуем мы, но только и тебя нужно спросить, зачем брал нас с собой? Зачем мы бросали свои кровли и шли на муку?

В этом смелом выступлении Иннокентий почуял угрозу. Он понял, что монах так дерзко не мог говорить от своего имени. Он ясно увидел — перед глазами промелькнули все пять вех на его авантюристическом пути к цели — и исчезли в пурге, в снегах. В отчаянии ухватился за последнее. Тихо толкнул Герасима в плечо и шепнул что-то на ухо. Сам встал на сиденье и заговорил, обращаясь к паломникам.

— О маловеры! — говорил он. — Маловеры и ехидны! За то, что упрекаете, — брошу вас в снегу, и делайте, что хотите. Проклинаю вас именем бога, проклинаю на веки вечные и отлучаю от церкви. Будьте вы прокляты трижды и двенадцать раз! Будьте вы прокляты на этом и

том свете! Отдаю души ваши на вечный огонь дьяволу, а сам полечу к отцу своему небесному!

Поднял руки над головами устрашенной проклятиями толпы. Широкие рукава рясы, как крылья, взметнулись в воздухе. Иннокентий замахал ими. Кони рванули и понеслись вперед, сбив с ног передних. Испуганная толпа упала на колени и заревела. Но Иннокентий не остановился, он летел на небо, как сказал верующим. Однако за сани уцепился тот самый взлохмаченный монах, что разговаривал с ним. Мигом он очутился в санях, и, когда кони вынесли Иннокентия в поле, поднялся, встал на ноги, схватил того за горло.

— А-а-а! — дико ревел монах. — Вот я тебя и поймал, супостат! Вот когда ты попался мне в руки!

Монах повалил Иннокентия, занес над ним блестящий нож и сильно ударил, целясь в грудь. Взбешенный монах не заметил, что вместо Иннокентия дико вскрикнула молодая мироносица, бросившаяся спасать его и попавшая прямо под нож. Нож до половины вонзился в ее голову и сломался. Окровавленная, она упала в снег. В то же мгновение Герасим ударил монаха чем-то тяжелым по голове. Монах потерял сознание.

Иннокентий выскочил из саней и склонился над ним.

— Василий… Синика… — прошептал он посиневшими губами. — Герасим, бери его и клади на снег.

Герасим взял Василия за руки, выволок его на снег.

Затем, оттащил молодую мироносицу, вытер кровь на санях и присыпал кровь на дороге. Иннокентий велел поворачивать назад, к походу. И только он показался перед толпой, как та заревела навстречу:

— Осанна тебе, осанна тебе, сын божий!

Иннокентий стал на передок саней и обратился к паломникам сурово и коротко:

— Счастье ваше, что у меня мягкое сердце. Прощаю вас. Идите за мной и слушайте меня.

Двинулся снова во главе покоренной стихии. Подходили к Каргополю. Иннокентий собирался отправить службу в здешней церкви и несколько обновить состав своих паломников, пополнить запасы даров, отдохнуть немного и подтянуть ослабевшую толпу. Это было крайне необходимо, ибо он уже боялся этой массы. Но великий мошенник ошибся, он недооценил значения своего выхода из Муромского монастыря. Отец Меркурий связался с Петербургом, и ближайшие к Муромску «власти» получили приказ, немедленно, как только появится Иннокентий на территории какого-либо города, арестовать его; а толпу разогнать. В Каргополе его уже ждали. И только он вступил в город, как заметил опасность. На улицах не было никого, кроме вооруженных полицейских. На перекрестках стоял военный патруль. Иннокентий почуял беду, хотел незаметно выйти из города, не останавливаясь, углубиться в степи, ближе к станции Няндома. Но к нему быстро подошел патруль во главе с молоденьким офицером. Офицерик вежливо, но сухо обратился к Иннокентию;

— Не сопротивляйтесь, отец, а следуйте в полицию. И помните, стоит вам сделать одно движение или обратиться к своим паломникам — я прикажу стрелять.

Иннокентий оглянулся на толпу, но офицерик опередил его намерение командой:

— По врагам веры, царя и отечества, взвод…

Солдаты вскинули винтовки. На Иннокентия глянулряд черных ружейных дул.

— Сдавайтесь— и ни слова, — еще раз предупредил офицер.

Иннокентий опустил голову.

— Взвод, к ноге! Окружить арестованного. Шагом… арш!

Звякнув шпорами, он повернулся и пошел впереди конвоя. Жандармы преградили путь дезорганизованной толпе и погнали всех на сборный пункт воинского начальника.

В полиции уже ждали Иннокентия. Сухощавый исправник зло посмотрел на него и ехидно сказал:

— Комедия окончена, отец. Конец комедии, слышите?

Он присел к столу, взял бланк для протокола допроса преступников и размашисто вывел:

«Протокол допроса арестованного инока Иннокентия, самовольно покинувшего Муромский монастырь.

1913 года, февраля 29 дня, г. Каргополь.

Задержанный сего числа преступник — монах Иннокентий, самовольно покинувший Муромский монастырь, разгромив его, на допросе в присутствии чинов полиций засвидетельствовал…»

Дальше он не смог ничего записать. Иннокентий категорически отказался отвечать полиции. Он заявил, что чистосердечно раскаивается и желает признаться во всем только духовным властям. Исправник велел заковать его в кандалы и отправить в петрозаводскую тюрьму в распоряжение духовных и светских начальников. Пять вех на пути к золотой митре бессарабского князя церкви были окончательно разрушены.

Жандармы, полиция, солдаты окружили толпу и загнали ее во двор сборного пункта воинского начальника. Наутро прибыли полицейские власти. Начали расспрашивать: кто откуда. Группировали по губерниям и уездам, распределяли по эшелонам и под конвоем отправляли на ближайшую станцию, где их ждали «теплушки». В вагон помещали шестьдесят-семьдесят человек и в сопровождений полиции отправляли домой. Домой, где уже не было ни хозяйства, ни семьи, где уже и имена их были забыты.

Город Петрозаводск узнал о необыкновенном узнике задолго до того, как его должны были туда доставить. Редактор местной газеты хотел немедленно поместить фотографию Иннокентия в газете и сообщить общественности о разоблачении новых подкопов под основы христианства. Он телеграфировал олонецкому губернатору. Но получил оттуда суровый и краткий ответ: «Категорически запрещаю писать о происшествии». Губернатор адресовал телеграмму не редактору, а петрозаводскому исправнику, а в конце ее приписал магическое: «Местной полиции наблюсти за исполнением». Редактор же прочел эту телеграмму в управлении местного исправника, куда его вызвали для ознакомления с этим делом. От себя исправник добавил: