Поселок Просцово. Одна измена, две любви - Игорь Бордов

соседки. Она была погорелица, и её сюда приселили то ли администрация, то ли церковь. Они с Верой Павловной частенько заходили друг к дружке и разговаривали. Мария Яковлевна как бы всегда была не в своей тарелке здесь, как бы всегда растерянная, не на месте, — так, по крайней мере, мне казалось, когда она являлась на́ люди, — а так, она была по большей части одна, взаперти.

Путь к моей сарайке с дровами и огороду пролегал мимо правого торца дома. Там были две деревянные лесенки, ведущие к квартирам номер 1 и номер 2. Иногда на лесенках или в огородиках появлялись и жильцы. В номере 1, за моей стенкой, проживал Пётр Алексеевич, мужчина лет 70, медленно умирающий от рака лёгких. Кажется, по жизни он был простой, спокойный, трудолюбивый и, в целом, добрый, но я, к сожалению, не знал его «по жизни». Я знал его только с раком. А с раком он был скорее всё время задумчив, грустен, и как бы едва сдерживал постоянное раздражение (но всё-таки упорно сдерживал). Я искренне сочувствовал ему и даже, наверное, полюбил. Помню, как он подошёл ко мне, когда я по весне что-то пытался сделать в огороде.

— Слушай, доктор, — сказал он, перегибаясь ко мне через серые доски забора, — посмотри, что это у меня?

Он расстегнул рубаху на груди, и, да, я увидел фрагмент того, что поселилось в нём: уродливую клешню; она выпирала, вся синюшно-багровая, пронизанная наглыми сосудами, между первым и вторым ребром справа, ближе к грудине. Меня ухватила сзади за шею лицемерная старуха-деонтология, и своим этическим шёпотом поведала мне на ухо, чтобы я немедленно сделался извивающимся хитрецом, но при этом сделался бы им настолько искусно, чтобы несчастный Пётр Алексеевич ничего не заподозрил. Я включил того нейтрально-бесстрастного размышлятеля вслух, задающего бесконечные наводящие вопросы настолько долго, насколько нужно, чтобы пациент как бы забыл тот первый свой вопрос, на который требовал вначале прямого ответа.

— А вас с этим к онкологам уже направляли?

— Да, ездил я в К… в раковую.

— Давно?

— Полгода как…

— И что там сказали?

— Сказали, опухоль на лёгком.

— Оперировать не предлагали?

— Нет. Говорят, большая слишком. Живи, говорят, сколько проживёшь.

— Ну вот. А что я ещё скажу? Они специалисты, — им видней.

— Да это понятно. Ты скажи: злокачественная она, опухоль эта, или доброкачественная?..

«Не унимается. Ох и досада же! Они там, в диспансере этом, свои деонтологические рты — на замок, а я за них теперь тут отдувайся!..»

— Так откуда мне знать?.. Биопсию брали?

— Брали.

— Так мне надо заключение по ней видеть.

— А! Это сейчас принесу, — Пётр Алексеевич оживился, быстро-быстро захромал к своей лесенке.

Я, пока его не было, негодовал сам на себя. «Ишь, всё-то у него есть, даже заключение по биопсии… Как-вот теперь выпутываться?»

Принёс. Смотрит на меня. А надежда так и сверкает в глазу.

Я делал вид, что внимательно знакомлюсь с документом, а сам напряжённо вслушивался, что теперь-то старуха мне на ухо шепнёт.

— …Ну, чего там? — неугомонный в надежде Пётр Алексеевич принял от меня бумагу.

— Ну, «аденокарцинома» пишут.

— И чего это?

— Да разные они бывают. Видно и правда, просто опухоль большая, вот и не стали оперировать. А что, болит?..

Пётр Алексеевич перестал жадно вглядываться в меня. Или понял, что я буду юлить до последнего, а правды ему не скажу, или вдруг решил не давить дальше, чтобы остаться в зыбком болоте неопределённости, держась рукой за корягу, — уж лучше так, чем я его каблуком в нос, и он от этой коряги отвалится. Во всяком случае, уровень интенсивности блеска его глаза вернулся к начальному, меланхолично-задумчивому.

— Так. Понывает вот здесь, — указал на бок, — спать не даёт. Днём-то ничего, выпьешь анальгину и — поменьше. А ночью не так. Ноет и ноет, — произнося это он стал каким-то ребёночно-скукоженным, жалким.

— Так давайте я вам выпишу снотворного чего-нибудь.

— О, хорошо. Давай, доктор. Удружишь…

В квартире номер 2 проживала Марья Акимовна, женщина добрая-добрая до простоты, патологически как-то. Её рак цапнул за грудь. Грудь отняли и, как водилось часто в те времена, полоснули, отнимая, по сосуду лимфатическому. Руку у Марьи Акимовны раздуло, в раздутой руке поселился стрептококк, и чуть только Марья Акимовна побольше в огородике поковыряется рукой этой, глядь: не рука уже, а красная-прекрасная рожа. Я лечил её от рожи, а она вечно несла что-нибудь нам из своего огородика покушать. Говорила она громко, по-деревенски восторженно, нараспев. А когда стрептококк озлоблялся, стихала и становилась какой-то мышеобразной; так и видно было, как стрептококк в руке брызгает внутрь неё яд, её калит, и она стихает. Я ей — ампициллин. И через три дня она снова голосит, и несет что-нибудь из огородика.

В квартире номер 7 (с другого торца) жил Коля, тот самый, что помогал мне устанавливать антенну, с семейством. В его огромном огороде было огромное количество яблонь. Он по-простецки похвалялся этим передо мной, мол, если вдруг какая-нибудь беда, — собрать ему все эти яблоки, свезти в Т… и на вырученное жить полгода безбедно. Я морщил подбородок, поджимал нижнюю губу и кивал сочувственно.

В квартире номер 8 тоже кто-то проживал, но я не помню — кто. Возможно потому, что я довольно редко проходил мимо того торца.

И всех-то этих своих соседей я лечил. Колю от запоя, Марью Акимовну от рожи руки, Петра Алексеевича от рака, Марию Яковлевну от гипертонии, Галину Николаевну от неврастении, Николая Ивановича от стенокардии, и даже Веру Павловну — тоже от какой-то несерьёзной мимолётной хвори.

Ну и, вновь возвращаясь к моей, порой неуловимой, красной нити, к моей второй просцовской любви: повлияло ли оно, соседство это с этими людьми, на рождение веры моей?.. Ну вот а как не повлиять?.. Они же стремились все, как и я, к тому же, что и все люди — к благоденствию, к миру, покою и счастью, все эти погорельцы, пьяницы, труженики. Разница между нами была только в том, что мне было 26, а им, большинству, — по 66. И я стоял в начале пути (создавал семью, устаканивался в человеческой среде, готовился быть отцом), а они — в конце, они уже прошли всё это. И что?.. Что у них есть? Мир, покой и благоденствие? — Нет. Немощи, раки, запои, семейные раздоры, спасительные церковные пороги, священник со своей Формулой 1 и яблоневый сад на всякий случай. А главное — уже недалеко смерть, небытие. И зачем?.. Ну что, Лев Николаевич, где там твоя «Зелёная палочка»?..