Поселок Просцово. Одна измена, две любви - Игорь Бордов

хотелось в тепло, хоть к «горячему», да пиву. Я крикнул Майклу вдогонку, чтоб он «метров 200, и — назад». Но Майкл так быстро нёсся, что вряд ли меня и услышал. Было безлунно-темно и тихо. Свет только от замершего снега. Я послонялся по главной дороге туда-сюда минут 20. Майкл канул. Я-было аукнул, но крик мой проглотило жадное холодное безмолвие почти у самых моих губ. Тогда я пустился вдогонку. Судя по следам, мой бесшабашный друг был решителен и в прямом смысле прямолинеен. Там, где он, по-видимому, на несколько секунд замедлил свой бег, я тоже приостановился и устало помочился «горячим пивом» у сосны. Я отчаянно проорал ещё пару раз в пустынный новогодний лес и решил возвращаться. «Ведь если быть», — думал я, — «таким же целеустремлённым, как Майкл, то я, конечно, к утру догоню его на берегу Индийского океана, но жену-то беременную на кого я тогда оставлю?»

Алина расстроилась. Я припомнил, как пример Государевского топографического кретинизма, случай, как мы вдвоём как два остолопа два дня искали «второе» озеро, отчего Алина расстроилась ещё больше. Часа три мы бодрствовали. Обращаться за помощью к абстрактной милиции было бессмысленно. В конце концов, говорил я жене, должно же у него хватить его обширного бизнесменско-полумедицинского ума, чтобы в какой-то момент смириться и вернуться по своему же следу.

Эротика продиффундировала-таки и в мои просцовские, доселе пуританские, два с половиной канала. В новогодней программе по одному из них транслировали фильм «Шоу-гёрлз». На сцене, где бесстыжие стриптизёрши запо́лзали по подиуму на четвереньках, Алина решительно нажала кнопку, и мы отправились спать. Было тревожно за Государева.

Он разбудил нас в 6 утра. Эйфоричный, вымотанный, с глазами навыкате, весь грязный, со сломанной лыжей. Мы выдохнули. Выяснилось, что он, уже смирившись с неизбежностью бесславной голодной смерти в просцовской тайге, из последних сил добрёл-таки до полузаброшенной ветки железной дороги, которая вывела его куда-то близ Шевцово, откуда его некто милосердный подбросил до Т… (деньги на лыжную прогулку Государев решил не брать). А из Т… его вернул в Просцово мой бывший сосед Сергей, который, как всегда, где-то разъезжал на своём «жигулёнке».

Мы покормили несчастного остатками от пира и уложили на раскладное кресло, где он уснул как младенчик.

Ну что же, счастливое, сопряжённое к тому же с богатырскими усилиями спасение — не малый повод, чтобы залить всё это огненной водой. Ближе к вечеру мы отправились к Сергею отдать деньги за то, что тот вызволил Государева со сломанной лыжей из холодного, равнодушного Т… У Сергея в гостях были и Иван с женой. Выяснилось, что Иван успешно достиг назначенного срока окончания кодирования и раскодировался. Его орлиный нос, волчий хитромудрый полувзгляд и вполне познавший жизнь уверенный полубас нависали над полустаканом с самогонкой. Его востро-миловидная жена сидела возле, с видом беззаботного попустительства, но её стальной переливающийся стержень внутри был так очевиден, что не было сомнения насколько глубок контроль ситуации с её стороны. Нас радостно приветствовали и усадили. Жена Сергея бодро передала тарелки с яствами. Мы опрокинули три обширные дозы. Государев живо вступил в разговор, нисколько не надмеваясь над деревенщиной своим почти московским происхождением. Обе четы в конце концов возжелали взглянуть по-соседски (Иван — по-хозяински) на мою новую квартиру и на то, как мы устроились. Я был не против. Мы выпили ещё самогону и отправились в мороз. Алина, в целом, была рада гостям и разговорилась с женой Ивана. Но самого Ивана развезло. Он как-то неудачно (хоть и, как всегда, уверенно, со знанием жизни) ковырнул что-то в печке и на пол нашей кухни просыпалась сажа. Я понял, что Ивана надо отвлечь разговором. Я по-деловому спросил его, как оно, после кодировки-то? Ни орлиный профиль Ивана, ни мудрецкий полубас не утратили волчьего достоинства; подводили только движения, растрёпанные и промахивающиеся. «Как?» — сказал он весомо, — «ну вчера мало, сегодня совсем мало, зато позавчера, да, там досы́та». Меня аж внутренне перекукожило, когда я попытался на мгновение представить это его «досы́та». Сергей тоже был весел, и ещё веселее была жена Сергея. Пожалуй, во всей этой компании только с женой Ивана трезвая Алина смогла найти общий язык. Потом Иван принялся клевать носом, и бодрый Сергей, заметив это, стал всех весело эвакуировать. На другой день Государев уехал.

Через несколько дней Алинино чувство радушия к непрошеным гостям снова было серьёзно испытано. Это было что-то рядом с Крещением, ибо, помню, говорили как раз о колядовании и подобном. На сей раз решило прознать «как мы там устроились» всё честно́е население просцовской амбулатории. Принесли свой разнесчастный бишбармак и завалились. Здесь-то и ощутилась разница между моим и Алининым уровнями гостеприимства. Я в этом смысле мало знал меры, ибо мама моя всегда была с распахнутой душой к гостям, и в моей комнате в К… часто располагались, как у себя дома, масса одноклассников и одногруппников, порой учиняя в отсутствие моих родителей всякого рода подростковое безобразие; и мне было даже это приятно, потому что я ощущал себя в некоторой степени если не душой, то хотя бы, на правах хозяина, центром компании, что давало мне большой кредит в смысле самоутверждения. Алина, я слышал, тоже не однажды принимала у себя друзей, но это, скорее, были тщательно продуманные события, чем нечто стихийное, являющееся чуть ли не частью повседневности.

Начудила, прежде всего, Нина Ивановна, наш бравый стоматолог. В присутствии Алины она, конечно, не бу́халась ко мне на колени, но всё же вела себя излишне развязно, к тому же как бы «не по возрасту». В амбулатории, понятно, к этому привыкли уже сто лет назад, для Алины же всё это было в диковинку. Она нахмурилась и даже позволила себе по отношению к слишком весёлым гостям строгий тон. Когда мы с Ниной Ивановной вышли покурить, она, неожиданно оказавшись необыкновенно трезвой, спросила меня: «А что это у тебя, доктор, жена встала в позу гюрзы?» Я пожал плечами, мол, а что я сделаю, мол, люди разные. И как-то быстро все разошлись.

В то время ударили морозы. Однажды утром меня поразил удивительный пейзаж. Я шёл от своего жилья по улице Текстильной на работу. Солнце поднималось крадучись, откуда-то сбоку, из-за кирпичных двухэтажек. В перспективе Текстильной улицы открывалась панорама бо́льшей части Просцова. Как-то так вышло, что все решили топить. Было безветрие. И из труб почти каждого домишки в рассветающее бледно-розово-синее морозное небо поднимались строго-вертикально ровные и густые столбики дыма. Они шли так очень высоко, прежде,