Поселок Просцово. Одна измена, две любви - Игорь Бордов

ко мне в дом, где я делаю куриную печёнку и играет Депеш 93-го года, где Дэвид Гаан предлагает кому-то попробовать прогуляться в его туфлях, и отрезает куски её комнаты, и умоляет на коленях хотя бы об одной ласке. А апрельский малиново-крапивный свет провонял зловонно не по правильному рецепту неумело приготовляемой печёнкою. И он льётся, льётся, льётся, золотой и вонючий, вперемежку с этим Дэвидгаанским голосом. Такая вот картинка дома. В ней моя реализация (но ещё не вера), моё эйфоричное предотцовство, моё любимое эгоистическое самолюбовальное одиночество с разговором вполголоса с жизнью. И как бы сама жизнь в этом апрельском свете для меня, минималистичная, но и всеобъемлющая, теплая и манящая, светящая в мою затхлость, заставляющая меня просунуть голову в окно, туда, над крапивой, но не дальше. Я выкуриваю в простор жизни одну сигарету, потом всовываю голову обратно в дом и думаю: что же делать с печёнкою этою? Не есть же её, такую вонючую…

Пейзаж 2. Целлюлит и битлы. Голая Алина на фоне битлов в шкафу, в какой-то из электрических ночей-вечеров, беременная, а возможно уже и нет. О чём-то задумалась своём, тревожном, болезненном, взрослом, заботливом, тяжёлом, мучительно-давящем, меланхоличном, повседневном уже. Это где-то совсем в другой стороне от эротики, это в домашней повседневности, где всё на своих местах, и даже этот её целлюлит на нижне-наружных квадрантах, который я замечаю, лёжа на кровати и глядя на неё. И этот мой взгляд тоже там же, где и она, не там, где эротика, а здесь, дома. Странные вещи эти целлюлиты и растяжки. При наличии любви это красиво, потому что открыто-откровенно и доверчиво. Но порнографическая культура уже приучила подмечать это как изъян. Она диктует мне, лежащему на кровати в электрическом сумраке и глядящему на жену, ставить галку напротив некой абстрактной графы «целлюлит» и даже огорчаться из-за этого; дикость. А что здесь делают битлы? Я купил это фото в задрипанном киоске в Ленинграде за сколько-то копеек и вставил её сюда, в стеклянное окошко старого шкафа. И теперь они здесь смотрят в пространство, со своими застывшими улыбками, великолепные, в пространство просцовской квартирки, где недавно кто-то удавился, а вместо него вселили сельского врача; его жена готовится родить (или уже родила) и родившийся ребёнок ещё будет жить (и даже наверное будет молод) тогда, когда последний битл умрёт.

Ладно. Понятно. Достаточно этих пейзажей.

Глава 4. Красная Ветка. Становления

«Когда я был ребенком, я и говорил как ребенок, я и мыслил по-детски и рассуждал по-детски. Но когда я стал взрослым, то оставил все детское позади» (1-е послание Павла Коринфянам 13:11, Новый русский перевод).

Ближе к маю Алина повторно легла в НИА. На сей раз уже рожать, ибо предполагаемая дата родов приходилась на начало мая. Я взял отпуск на эту проекцию Алининого перинатального периода.

Дни стояли дивные, тёплые. Я навещал Алину. Мы уходили на другую сторону Ветки, садились на горбылёк, смотрели на воду, ели ларьковую снедь, грели на солнышке ладони, подставляли ему носы. Эта часть К… всегда была задумчива, нейтральна и немноголюдна. Неподалёку здесь, в деревянном домишке, жила моя тётя по матери, Рита, с дочерью, зятем и внуками. Где-то рядом прятался парк 17-го года. Я ходил сквозь этот парк от тёти Риты к репетитору по биологии перед поступлением в институт. Мои чувства тогда были молоды и нежны как майский вечер и соловьиная песня. Что делать с ними, — было абсолютно непонятно. Вот он — я, а вот он — мир, и вот она — жизнь. С какого бы боку зайти, чтобы понять эти отношения? Я тогда всё ещё тосковал по Дине. Я смирялся с положением отверженного влюблённого, хотя там и отвергать-то нечего было, ибо на наших немногих тетатетах, где Дина предоставляла мне слово, я молчал аки баран перед новыми воротами, — видимо, той любви была необходима самоуглублённость, самоистязание и самоанализ, а не какие-то внешние проявления. При этом я умудрялся упиваться ревностью к Лёхе Ветрову и Юре Стеблову, которые легко, несмотря на юность, пренебрегали самоанализом и внешними проявлениями любви не брезговали. Это было в 90-м. Позже, в 92-м, я уже с Диной (которую к тому времени бросил Ветров) загорал здесь, неподалёку, на пляже. То уже было скорее не становление чувств, а становление сексуальности; мне было интересно, куда бы можно было зайти с сексуальностию этою: можно, к примеру, устроить с Диной сеанс петтинга прямо здесь, в проходном припарковом лесу или нельзя? Дина, вот, смотрю, головой по сторонам крутит и, в итоге, — отказывается. Ещё позже, в 94-м, мы прогуливались здесь с Поли, видели семью на берегу, видели, как мальчик кидает в воду палку, и громадный пёс бросается за ней. И то уже было становление мужественности. Потому что тогда я вдруг, непонятно почему, решил завести семью, будучи при этом абсолютно неловким юношей. И вот теперь, в 99-м, мы сидим здесь с Алиной на горбыльке, греемся, лениво поговариваем, а спустя каких-то 7 дней мы станем родителями. Однако это не есть становление моего отцовства, но это становление моей религиозности. Потому что я говорю сейчас с Алиной не о ребёнке, а о Библии. Вот так.

В то время я читал в Библии Иова. А из книг bf штудировал TGMWEL их аналог «Диатессарона». Мне было интересно. Я пребывал в эйфории интереса. Прочитывая главу TGMWEL, я открывал в своей Библии отрывки Евангелий, на основании которых глава была составлена. Я скрупулёзно перетряхивал текст, отмечал разночтения у евангелистов, анализировал. Мне было ясно: bf изо всех сил старались сохранить непогрешимость библейского текста; в целом, им это удавалось, и я уважительно относился к этому их благоговейному труду. Также в тот период я читал книгу религиоведа Петренко «Люди с Библией в руках». Это было как раз к месту. Истерия сектофобии ещё не накрыла Россию, но что-то такое уже намечалось, и я это почувствовал. Однажды, в какой-то из тех дней, я возвращался домой в троллейбусе, как обычно за чтением TGMWEL. В некий момент я почувствовал сгусток напряжения по левую руку от себя. Рядом сидела женщина лет 50-ти, сидящая прямо и глядящая прямо; проглотила кол. Я почувствовал, что это из-за меня и из-за книги, что у меня в руках. Я продолжил чтение, но было уже сверхнеуютно. Женщина была массивная, и это ещё больше съёживало. Я ехал до Новосельской. Она вышла на Генерала Попова, за остановку до меня. Но перед тем