Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Часть 5

I

Что такое людское племя, друзья мои? Только и только пучок шерсти. Ветер подует, и слабые шерстинки взметнутся к небесам, развеются по степи, утонут в озерных пучинах, затеряются в дебрях горных лесов. Так и вихри злобной войны разметут и погубят народ, не знающий дружбы и единства. А если крепкая рука совьет тончайшие и нежнейшие шерстинки в прочную нитку, а из тех ниток соткет ковер или сделает кошму? Что ветер такому ковру или такой кошме? Что дождь или буран? Что холод и снег? Спасет людей дружба и стремление к великой и благородной цели, и что для сплоченного братской дружбой народа враг и несчастья? Незыблем и могуч такой народ, даже если злая судьба ввергнет его в море лихих бед…

Звучали струны пастушеской домбры, и под их тихую музыку старческим, но еще бодрым и звонким голосом бахши запел:

Горы проезжали они,

В тучах замерзали они,

Путь в степях теряли они,

Вновь на путь вставали они.

Кратким — дальний делали путь.

Звезд не счесть полночной поры,

В струях рек резвятся бобры.

Скакуны сильны и добры,

Быстрый бег им легче игры…

Бахши — певец и поэт Ядтар был велик и знаменит в народе. Его знали от берегов соленого Арала до ледяных столпов Хиндукуша, от земель страны наездников племени Теке до подножий Памира. Ядгар был певцом певцов, и слушатели его, признательные и восторженные, наградили его почетным именем «Бульбуль» — соловей. И по заслугам, ибо Ягдар–бульбуль знал на память множество сказочных и героических дастанов, а каждый дастан насчитывал по тридцать и по сорок и даже по пятьдесят тысяч строф. Мог петь бахши свои дастаны и день и ночь, и три, и четыре дня, и три и четыре ночи подряд. И голос его не уставал, и слова его неслись к ушам слушателей все также чисто и понятно, и никто не мог ни на минуту отвлечь своего внимания от тех песен, — так интересны и завлекательны были сказания и поэмы, которые пел и рассказывал под аккомпанемент своего кобыза Ядгар–бульбуль.

Примечательно, что и древняя поэма «Равшан», и седые былины, и сказка «Кундуз и Юлдуз», и такие произведения народных певцов, передававшиеся из поколения в поколение, как «Кунтугмыш», «Хушкельды» и «Далли» — в устах бахши Ядгара приобретали аромат новизны. В старые меха народный поэт вливал свежий кумыс, который пенился и бурлил, волнуя душу и вдохновляя борцов за счастье народа на новые подвиги.

В доме старого маслобойщика Усто–Фапаха, где остановился бахши, вечером появился Санджар со своими друзьями. Целый день командир доброотряда не слезал с коня, целый день в страшном напряжении всех сил он проводил тонко задуманную Кошубой операцию. Целый день добровольцы, скинувшие, наконец, невыносимую личину басмачей, вылавливали совместно с красноармейцами ошалевших нукеров Кудрат–бия, группами сосредоточенных в окрестностях города и готовившихся к решительному штурму и резне в момент церемонии сдачи исламского воинства. Свинцовая усталость валила с ног, но, узнав, что в Денау приехал знаменитый певец, Санджар отложил все дела и заботы и поспешил к Усто–Фаттаху, чтобы приветствовать Ядгар–бульбуля и оказать ему внимание.

Санджар еще стоял у дверей. Его никто не успел пригласить сесть, так как в высшей степени неприлично прервать хоть на секунду песню бахши, но уже слушатели, знавшие содержание старинных дастанов, поняли, что Ядгар–бульбуль заметил и признал командира.

Ядгар не начал импровизировать похвал прославленному бойцу, не сочинял панегириков, восхвалявших его доблести, не прибег, как сделали бы многие бахши, к грубой лести. Нет, не таков был певец степей и гор Убекистана. Рука его только крепче сжала гриф пастушеского кобыза, словно пальцы ощутили точеную рукоятку меча, а в голосе зазвучали стальные нотки.

И в содержании старого дастана сразу же почувствовались изменения. Одну за другой нанизывал бахши новые и новые фразы, ибо в том и было отличие Ядгар–бульбуля от других бахшей, что он не перепевал слепо и покорно старые песни, а как истый поэт, вносил в них новое, откликаясь на события жизни.

Вот почему он нараспев заговорил о великой силе единства, о замечательной мощи дружбы, об объединяющей роли Советов в деле сплочения народа против басмачей.

Бахши не захотел прервать героический дастан о славных узбекских богатырях, но использовал возможности поэтических отступлений. В порыве вдохновения он начал сказ о великих революционных событиях, пронесшихся освежающей весенней грозой по его родине.

— Слова моего рассказа просты, но подобно горным тюльпанам распускаются в моем сердце. Нити прошлого и настоящего переплетаются. О чем только могли мечтать богатыри — свершается стократ сейчас. Давно умерли храбрецы, а на смену им пришли новые богатыри, сражающиеся за справедливость и добро. Печальна была жизнь Бухары. Потушена была свеча радости в наших сердцах, не было надежды тому, кто трудился. Богатый бездельник ел лепешку из белой муки, замешанной на масле, в горле пастуха застревал соленый овечий сыр. Так было и тысячу лет назад, так было и совсем недавно при эмире Алимхане.

— Не пели в наших кишлаках, даже в дни цветения урюка, наши милые девушки… Отец завещал любить труд, отцу завещали то же дед и прадед. Но за что было любить труд? За ломоту в спине, за горький соленый пот, за то, что плодами моей работы жил бездельник–богач? У нас ведь баи говорили: «У трудящегося кровь так же грязна, как черны его руки». У нас презирали тех, кто работал…

— О, Санджар, помнишь ли ты те времена? Садись, друг, на наше одеяло, садись и слушай, ибо песнь моя — песнь о наших богатырях.

Когда Санджар и его спутники заняли места среди слушателей, бахши снова ударил пальцами по струнам. Но он не запел, а продолжал говорить ритмичной прозой:

— Тысячи дней шел я по стезе жизни. Дошли и до наших сухих, полумертвых степей, в забытые наши кишлаки вести: в Великой стране, в Великом городе поднялся во весь свой могучий рост Ленин. Он указал, что трудиться надо не на господ и не на бога, а для себя и своих товарищей. Народ истребил хозяев и ростовщиков, помещиков и людоедов. Земля и скот стали богатством батраков и бедняков. Слово Ленин сорвало с вельмож расшитые золотом и рубинами халаты, и под роскошным платьем оказалось зловонное, жалкое тело, разъеденное язвами порока и проказы. Он сбросил белые чалмы индийской кисеи с благочестивых имамов и мудар–рисов, и под ними мы увидели паршу и струпья. Он стер румяна и белила, и обнаружились под обличием благообразия морды шакалов и гиен.