Жаркие ночи в Майами - Пат Бут

Криста с трудом подавила в себе желание сказать: «Я хотела бы посмотреть, где вы спите». Эти слова застыли у нее на губах, как проклятие в церкви. Она прикусила губы, не давая словам вырваться.

— М-м-м, — пробормотала она второй раз за последнюю минуту. Удастся ли ей справиться? Она не вполне подходила для данной ситуации. Это все равно что игра в кошки-мышки в джунглях. Один неверный шаг — и все может кончиться вспышкой раздражения и унижения. Здесь нужно вести хитрую партизанскую войну. Обычным для Кристы методом наступления был штурм, и план обороны тоже сводился к атаке. Беда заключалась в том, что у Питера Стайна была та же тактика. Один из них должен перебороть себя, иначе провал неминуем.

Питер повел ее вверх по узкой лестнице, их шаги звонко цокали по натертому дереву ступеней. По одну сторону длинной лестничной площадки были большие стеклянные двери, выходившие на балкон. Переход соединял балкон с отдельным зданием, полускрытым густой листвой. Ветки бананового дерева окутывали его, райские птицы мелькали как язычки пламени, кокосовая пальма нависала над крышей, касаясь ее своими листьями, словно щекоча спину возлюбленного. Питер вел Кристу именно туда. Он растворил одну из дверей, и вместе с Кристой вышел в полуденный зной.

Криста думала о детях. Этот дом казался деревом, на котором живут дети, миром Тарзана, далеким от цивилизации, миром, где дети пытаются переделать сложный мир взрослых в простой мир детства. Деревянные доски поскрипывали под ногами Кристы. Листва шуршала вокруг, как накрахмаленные одежды няни. Конь-качалка, чья краска поблекла под дождем и солнцем, усиливал впечатление детской игры. Не в этом ли секрет писателей и их мастерства? Не заключается ли он в отрицании мира взрослых? Не является ли писательство бегством бунтаря, твердо решившим зарабатывать себе на жизнь в стороне от мелких придирок и дел смертных и их странных установлений? И тем не менее он пригласил ее в свое святая святых, гораздо более интимное, чем спальня. Эта комната населена призраками. Криста чувствовала их угрожающее присутствие даже здесь, на террасе, где стояла.

Кабинет был заперт. Ключ, который Питер выудил из глубокого кармана, оказался большим, как от средневекового замка. Он отпер дверь и шагнул внутрь, украдкой оглядываясь вокруг, словно не был уверен, можно ли показывать помещение посторонним людям. Не оставил ли он здесь свои носки? Закрыты ли шкафы? Не рассердится ли посетитель, когда наступит на детские игрушки, разбросанные по полу?

— Вот, это здесь.

Он отступил в сторону, словно обнажая свою душу. Осмотрел комнату. Посмотрел на Кристу. Видит ли она то невидимое, что видит он? Разглядит ли все сумятицы и все тупики, все триумфы и трагедии, которые залежались по углам? Способна ли она принять все это? Способна ли понять его самого?

Криста обратила внимание на тонкую стопку бумаги рядом с пишущей машинкой. Она шагнула к письменному столу. Листы лежали напечатанным текстом вниз.

— Что это? Ваша новая книга?

— Да.

— У нее есть название? — поинтересовалась Криста, подумав, не это ли знаменитая незаконченная «Мечта».

— Да, есть. — Вопрос ее звучал лучше, чем «как она называется?». Не так хорош, как «о чем эта книга?». Питер сглотнул. Он должен разговаривать не только односложными словами. — Она называется «Мечта, которая мне снилась». Гюго. — Он помолчал, потом добавил: — Виктор Гюго.

— А, это тот, который сочиняет мюзиклы для Бродвея, — с улыбкой сказала Криста.

Пожалуй, теперь они могут и посмеяться над этим. Питер улыбнулся. Да, могут.

— Это довольно тяжелая книга. О том, как действительность разгадывает иллюзию снов.

— Но в конце приходит полное понимание, — рассмеялась Криста.

— Надеюсь. — Он тоже засмеялся. — Во всяком случае, понимание того, что понятно мне.

Криста пошла к нему, как манекенщица по подиуму — медленно, но раскованно, спокойно и уверенно. Она улыбнулась улыбкой, на которую вообще-то следовало получить лицензию, и остановилась в футе от него.

— А что вы, собственно, понимаете, Питер Стайн?

Он снова сглотнул. Она видела, как дернулся его кадык. Она не ждала ответа на свой вопрос. Да это и не был вопрос. Это было приглашение. Она заняла позицию, призывая его наступать. Он стоял неподвижно. Она оказалась в его пространстве. Ее вторжение он не мог игнорировать. Она действовала как агрессор. Он мог отступать или… Ее красота издевалась над его нерешительностью. Она стояла перед ним, и ее красота казалась более реальной, чем имела право быть, — близкая, доступная, но он понимал, что эта доступность не может длиться долго. Он хотел привести свои мысли в порядок, но все его чувства смешались. Готов ли он к этому… обязательству… по отношению к этой девушке, явившейся к нему с противоположной стороны мироздания? У него за спиной лежала рукопись, его любовница, с ужасом взиравшая на него, на его возможное предательство. Кому будут сниться мечты для этой книги, если действительность наносит такой сокрушительный удар по иллюзиям? Бумага взывала, протестуя. Чистые страницы корчились в агонии у него в сознании. Совершенное девичье лицо выступало живым соперником созданий его воображения и плотных белых листов, на которых он должен писать. Сейчас или никогда. Время уходило.

— Посмотрите, какой вид открывается отсюда, — сказал Питер неуверенным голосом.

Он вырвался из ее силового поля и прошел мимо нее к письменному столу. Поправил стопку бумаги — рукопись «Мечты», словно прося прощения за свое едва не состоявшееся предательство, и показал на окно.

Криста последовала за ним. Сердце у нее колотилось. Все было так близко. Глубоко в его глазах она увидела, что он хочет ее. Шла война. Он сопротивлялся, но силы его иссякали. Теперь его истерзают сожаления. Она посмотрела из окна на пейзаж, который он хотел, чтобы она увидела. Маленький, сверкающе-чистый бассейн поблескивал среди пышной зелени. Между двумя королевскими пальмами висел гамак. Позади верхушек деревьев виднелись разбросанные, как камни на плохо ухоженной лужайке, белые крыши примерно полудюжины домов. Пейзаж этот представлялся метафорой Ки-Уэста. Цивилизация на грани примитива, беспокойное равновесие между порядком и хаосом, между неопределенностью и напряжением, между свободой воображения и дисциплиной, необходимой для того, чтобы описать ее.

— Можно мне посидеть за вашим столом? — спросила Криста.

Она села, не дожидаясь его разрешения. Вот здесь все и происходит. Она сидела тихо, стараясь представить, как он чувствует себя здесь, одиноким утром над манящим к себе бассейном. Он стоял рядом с ней, но вне ее поля зрения, стоял как психиатр у постели больного или как священник на исповеди. Она потрогала клавиши пишущей машинки, пытаясь вообразить себе, как из ничего рождаются слова и ложатся на бумагу. Единственное, что объединяло ее книгу с его, — это слово, выделяющее ее из мира других понятий — «книга». Ее книгу раскупали, наверное, лучше, чем будут раскупать его «Мечту», но ей было бы стыдно увидеть их на одной полке. Ее книга об уходе за собой служила восхвалением культа Кристы Кенвуд и способствовала продаже тех вещей, которые она хотела продать. Его же книги были голосом его души. Разница между их личностями была огромна. Криста являла собой действие. Питер — мысль. Он должен был вылавливать рыбу в глубинах огромного каньона. Ее путь был простым. Она ставила перед собой цель и пробивалась к ней всеми средствами. Много пота, но никаких проблем. Он же боролся с мотивировками, определял, каковы цели и почему к ним надо стремиться, и он знал, когда находил вопрос и ответ на него, что существует триллион других важных вопросов и еще большее количество других, даже лучших ответов, как и бесконечное множество способов закрепить их в словах.