Лес пропавших дев - Джун Хёр

– Мне этого не хочется, – тихо возразила я.

Сестра всплеснула руками.

– Тогда зачем тебе вообще возвращаться?

Я доплела косу и перевязала ее красной ленточкой.

– Я бы не смогла так жить, не по душе мне все их правила. – Мэволь потерла край бронзового зеркальца. – Здесь на Чеджу все по-другому.

Она была права. На Чеджу жизнь очень непроста: нищета, лишения, голод… тут не до жестких правил и строгих традиций. И женщины тут чувствовали себя свободнее. Многие из них работали хэнё – ныряльщицами, сами зарабатывали деньги и иногда уезжали далеко от дома. Здесь меня не сковывали бы правила, что нужно делать, что не нужно.

– Я думала о том, чтобы остаться на Чеджу, – призналась я наконец. Сестра старалась сдержаться, но я увидела в отражении зеркальца, что она готова расхохотаться от счастья. – Все больше крестьян приходят ко мне за советом. Помощь им нужна довольно примитивная. Пока, во всяком случае, но все равно.

Мэволь радостно вздохнула.

– В деревне до сих пор не выбрали нового старейшину. Им не к кому пойти, кроме как к тебе.

Это и имел в виду инспектор Ю.

Я глянула в сторону книги, лежавшей на столике. Инспектор Ю иногда писал мне, он продолжал искать девять пропавших девушек и слал мне новости об успехах и неудачах своего расследования. Нелегко было найти их в империи династии Мин. В одном письме он спросил меня, как мои дела, и я рассказала ему, что теперь помогаю крестьянам в Новоне. В ответ инспектор Ю прислал мне руководство по криминалистике, составленное Ван Юем, которое должно было «помочь мне в будущих расследованиях».

– Если я останусь здесь, то, наверное, перееду в наш старый дом. – Имение отца принадлежало теперь мне. – Нам троим здесь тесновато.

И громковато. Я часто просыпалась посреди ночи от страшного шума: шаманка звенела погремушкой, а Мэволь била в барабан. И все это под громкие стенания какой-нибудь несчастной крестьянки.

– Поговори с Кахи и Бохуи, – радостно пропищала Мэволь. – Можешь нанять их как помощниц. Думаю, они согласятся, работа им нужна.

– А ты?

Я так ярко вдруг представила себе эту новую жизнь на Чеджу в деревне Новон. Подняв с пола бутылку вина и пиалу, я обернулась к Мэволь.

– А ты чем будешь заниматься?

– Буду и дальше помогать шаманке Ногён.

– А потом станешь шаманкой?

– Ын [33], – ответила она.

– Ты правда этого хочешь?

Мэволь вышла за мной на веранду.

– Лягушка из болота видит только кусочек неба, но считает, что перед ней вся Вселенная. – Она нагнулась и надела соломенные сандалии. – Горе и отчаяние – это все, что видят здешние жители… – Мэволь распрямилась и взглянула на голубое небо, холмистое поле и ограды, возведенные из черных камней. – Но я не эта лягушка. Я тоже вижу только кусочек неба, но для меня открывается и то, что за ним, что не видно простым глазом. Потому я и призвана быть шаманкой. Потому к нам в хижину и приходят крестьяне, которые хотят, чтобы я рассказала им, что я вижу.

– И что ты видишь? – тихо спросила я.

Мэволь вздохнула.

– Точно сказать не могу. До меня доносятся лишь отголоски другого мира, который люди обычно совсем не чувствуют.

Верхом на пони мы прискакали на вершину высокого холма к могиле отца. Надмогильная насыпь выступала из земли, как панцирь огромной черепахи, окруженный двойной стеной из сложенных в ряд камней.

Мэволь наполнила пиалу рисовым вином и передала ее мне. Я закатала длинный рукав ханбока и вылила содержимое чаши на могилу. Потом мы долго сидели, прислонившись к каменной стене, и наблюдали, как желтое солнце, сливаясь с яркими цветками рапса, поблескивает в траве.

– Тебе помочь распутать сложное дело? – спросила Мэволь.

– Хм. – Я вытащила дневник, который всегда носила с собой, и пролистала его. – Вот. Кто-то вломился в дом крестьянки Соби и разбил там все кувшины.

Мэволь задумалась. Склонившись друг к другу, мы разглядывали мои записи и размышляли вслух о том, что же случилось. Потом сестра улыбнулась.

– Как в детстве… ты постоянно решала какие-то загадки, а я помогала тебе, ходила за тобой повсюду. Вот почему отец прозвал тебя «тэнги мори тамджон».

– А тебя он называл «мусури».

– Дворцовая служанка! Я и забыла. А все потому, что ты понукала мной, как рабыней.

Я хихикнула.

– Нет, совсем не поэтому. Он объяснил мне, что называл тебя так потому, что ты не боялась тяжелой работы и всегда была позитивно настроена.

Мэволь довольно кивнула и больше не спорила. Мы замолчали, я огляделась вокруг. Мы многое потеряли в этом путешествии. И все же я видела над собой чистое голубое небо и зеленые деревья у подножия холма. Шелестела трава, пели птицы, я чувствовала тепло земли под ногами.

И вдруг будто кто-то шепнул мне на ухо: «Хвани-я. Мэволь-а».

Я резко оглянулась. Рядом не было никого, кроме сестры. Она хмурилась, будто тоже что-то услышала. Высокая трава гнулась к земле, щебетали птицы. Снова показалось. Последнее время мне постоянно мерещился голос отца.

И тут в ветре мне снова послышался шепот. В ушах звучал глубокий и мелодичный отцовский голос.

«Чаль иткола».

Слова прощания и пожелание счастья.

Я прикрыла глаза рукой и, прищурившись, посмотрела на мерцающую голубую воду, на тени лавовых скал, спускавшихся в море. Белые пенистые волны разбивались о них.

Отец действительно ушел. Он не стал «чуксани» – беспокойным духом, блуждающим среди живых. Он мог стать духом, ведь его смерть была жестокой и несправедливой, но мы с Мэволь восстановили справедливость, раскрыв дело. Вместе.

– Мэволь-а. – Я вскочила на ноги и стряхнула траву с юбки. – Гаджа [34].

– Куда? – спросила она.

Я вздохнула глубоко-глубоко. Мне было так легко и радостно на душе. Интересно, видит ли нас сейчас отец. Наверное, он бы очень обрадовался, если бы увидел, потому что его заветная мечта осуществилась: его дочери снова вместе.

– Домой.

Историческая справка

Я выросла, слушая истории о кореянках, которыми торговали во время Второй мировой войны. Их называли «женщины для утешения». Но я не знала, что нечто подобное происходило и раньше в истории Кореи. «Коннё» означает «красивая женщина». Несчастных забирали из дома и отправляли в другую страну как дань императору.

Мне не давала покоя эта история, и я решила посвятить ей книгу. В книге «Корея в письмах» я прочла одно письмо, датированное 1337 годом. Автор письма обращается к императору Монгольской империи Юань и умоляет его запретить практику похищения кореянок. Цитирую отрывок, который привлек мое внимание