Притяжение страха - Анастасия Бароссо

Белый шелковый халат бесподобно подчеркивает ее хрупкую красоту. Смуглое тонкое тело, черные волосы каскадом спускаются в глубокий вырез на груди… В полумраке нижнего коридора, со своими огромными горящими глазами, она выглядит испуганным привидением из старинных готических романов. Легкие пылинки, резвящиеся в луче света, что рассекает коридор пополам, придают всей этой сцене характер забавного розыгрыша.

— Тебе… Нужно… Уходить…

Чувствуется, что она впервые произносит русские слова. И они звучат как первые «ава» и «бяка» в устах годовалого ребенка. Голос у нее мягко-хриплый, как у большинства испанок, но в нем дрожит неподдельный трепет.

— Тебе здесь… Опасно!

Взрыв раздражения, такой сильный и неожиданный для самой Юлии, заставляет грубо вырвать руку из чутких пальцев. Сколько раз уже она слышала это слово за последние несколько дней?! Раз сто, не меньше. Именно поэтому, они вызывают сопротивление такой силы и яркости. И… о, Боже. Она, как видно, принимает ее за умалишенную. Неужели непонятно, что после всего — да хотя бы после их вчерашнего танца! — Юлия отлично знает, где находится?! Где и с кем.

— Спасибо… я знаю…

Из-за нетерпеливой резкости, с которой пришлось высвободить запястье из тонких пальцев, ей на мгновение становится жаль эту девушку. И еще — в этот момент приходит явное знание, что она не очень-то счастлива. Несмотря на свою красоту, бессмертие и красавца-любовника.

— Спасибо.

Вселенская грусть в черных глазах каталонки только раздражает. Ломает сказку, которая должна длиться вечно, просто потому, что она так прекрасна… Стефания вновь отступает в глубину темного коридора. И Юлия, отбросив легкую ткань, с разбегу бросается в воду.

Она плавает как сумасшедшая рыба. Время окончательно перестает существовать, когда лазурная вода, чуть пахнущая хлоркой, обхватывает разгоряченное тело крепкими, освежающими ладонями. Тишина, царящая в доме, нарушается только мирными всплесками от ее рук и ног. Она тут совершенно одна и, не стесняясь, ныряет и резвится без купальника, радуясь одиночеству и свободе. Долго лежит на воде, глядя в небо, слушая таинственные переливы и бульканья, что живут в глубинах бассейна.

А потом, упав на шезлонг, закрывает глаза. Но даже так перед мысленным взором плывет синее небо и облака, что разорванными кусочками сладкой ваты висят там почти неподвижно. Словно не было ночного ветра. Только заостренные верхушки кипарисов, высаженных вокруг, покорно гнутся от его властных наверху и таких неуловимых здесь, внизу, прикосновений.

Юлия лениво и наугад открывает книгу. Там, где между страниц забыта закладка из засохшего цветка с ломкими, полупрозрачными лепестками. Кто и когда его сюда положил?

«…Все персонажи фасада Рождества имеют реальных прототипов: младенец Иисус — внук рабочего, Иуда — сторож-алкоголик, Понтий Пилат — толстый козопас, царь Давид — красавец-штукатур, ослика одолжил местный старьевщик. Гауди ходил в анатомический театр, снимал с мертворожденных детей гипсовые отливки для сцены «избиения младенцев». Перед тем как установить, каждый камень, каждую скульптуру поднимали и опускали десятки раз…»

Розовые стены бросают отсвет на молочные плитки вокруг бассейна.

Кругом такой покой, что отяжелевшие веки сами собой опускаются, заставляя разум плыть в легком, расплывчатом трансе… Так что же тогда, какое предчувствие, словно толчок в грудь, заставило, вздрогнув, выронить книгу? И дорогие глянцевые страницы с репродукциями мгновенно промокли, приклеились к влажным плиткам пола. Хрупкий цветок рассыпался в пыль… Что такое?!

Как он здесь появился? Когда? Совсем неслышно, бесшумно, подобно послеполуденной тени к бассейну приблизился Себастьян. И теперь стоял у противоположного края, тонкий, высокий, почти черный в лучах медленно опускающегося за его спиной солнца.

Плавно подпрыгнув, он вошел в воду — ни одна капля не выплеснулась наружу, — как будто это не тело погрузилось в жидкость, а острый стилет вонзился в податливую плоть.

Юлия заворожено наблюдала за его движениями, невольно любуясь на то, как он приближается, рассекая пространство великолепнейшим баттерфляем… А потом… потом он выходит. Точнее — взлетает из воды. И стоит, голый и прекрасный, напротив Юлии, не больше, чем в трех метрах от нее. От нее, застывшей в шезлонге с расширенными от восхищения и страха глазами-хамелеонами.

— Хола… — поздоровался он тихо, усмехнувшись одной стороной красивого тонкого рта.

— Хола, — спокойно ответила она.

Вот это, что ли, опасность, о которой предупреждала Стефания?!! Ха. Ну-ну… Может, для кого-то он и опасен, этот пижон с капризными губами. Но не для нее. Бесстыдно обнаженные мужчины, пьяные студенческие оргии, нудистские пляжи — все это было в ее жизни. Если он хочет ее смутить своим эффектным появлением, ему это вряд ли удастся.

И все-таки, Юлия внутренне подобралась — разумеется, не показывая виду. Более того. Она окинула его медленным оценивающим взглядом, сверху вниз и обратно. Ничего не пропустив и даже задержавшись там, где в другой ситуации не стала бы. А потом посмотрела в черные как графит глаза доброжелательно и равнодушно, только чуть-чуть насмешливо улыбаясь… Он сжал кулаки. И вот это испугало. Вены у него на шее надулись, и тонкие ноздри затрепетали, словно у дикого зверя, почуявшего запах добычи.

Господи, что она ему сделала?!!

Юлия вскочила с шезлонга, неловко дотянувшись до тряпки, брошенной рядом. Он стал медленно, молча надвигаться на нее, и она также медленно пятилась к проему, ведущему в коридор.

— В чем дело?!

Он продолжал идти — он явно не шутил! И был словно невменяемый, только взгляд, в отличие от взгляда невменяемого человека, поражал остротой и ясностью… Даже слишком. Казалось, сам-то он точно знает, что делает.

Да, этот Себастьян был вовсе не святой. Но что-то в его облике подсказывало, что сейчас у него на уме вовсе не фривольности. Что пикантность ситуации, обусловленная наготой их обоих, не имеет ни малейшего отношения к тому, что он собирается сделать. И от этого становилось непереносимо страшно! Так страшно, что колени вдруг ослабли, и она чуть не упала, поскользнувшись на мокрых плитках.

— Мама!! — взвизгнула Юлия, будто наступила на улитку босой ногой.

В это время другой крик, отчаянный, но повелительный, возможно, именно из-за прозвучавшей в нем безысходности, раздался откуда-то сверху. На одном из балконов третьего этажа застыла фигура Стефании с черными, развевающимися на ветру волосами.

— Себастьян!

Он дернулся, будто опомнился от наваждения. С досадой тряхнул мокрой головой, так, что капли вокруг нее на миг бриллиантами повисли в лучах солнца.