Ближе некуда (СИ) - Леру Юлия

Я вспомнила слова матери об обещании, которое дал Терн Ли-ре. Я вспомнила всех безнадежных больных, которых она ставила на ноги вопреки прогнозам доктора, вспомнила свои собственные юношеские прыщи, которые она вылечила, пару раз умыв меня в проруби. Вспомнила, что в обмен на это я пообещала ей не воровать зимние яблоки из теплицы родителей Лам-ке. Просто пообещала, не зная о том, какую силу имеют данные ангелу обещания.

Обещания.

Она и вправду ангел, и если это так, то она расскажет мне, что за обещание дал ей Терн в обмен на собственную жизнь.

— Почему я не вспомнила все сразу? — спросила я, решив начать издалека. — Мои воспоминания обрываются на дне рождения Клифа.

— Так нужно, — коротко сказала Ли-ра. Помолчав, все-таки продолжила. — Сразу возвращать все воспоминания не опасно, но ты наверняка уже вспомнила об идивэре, правда?

Идивэр? Мне показалось, что это слово слышала не только здесь и не только из ее уст, но не могла припомнить, где. Пока не могла. Я кивнула, вспоминая давний, еще детский разговор, в котором Ли-ра рассказала мне о людях, которые умирают во сне, потому что внушают себе, что умирают. О том, как некоторые люди обладают способностью подчинять себе волю других и заставлять их умирать из-за образов, возникших во время внушения. Не нужно было никакого оружия, не нужны были сила и ловкость. Если ввести человека в состояние сна с помощью особого лекарства, он будет воспринимать то, что увидит, как реальное. И если во сне его ударят, этот удар проявится наяву. Я знала, что Ли-ра не делала такое — она говорила с улыбкой, что служить добру интереснее, но я слышала множество всяких разных сплетен о людях, которые устраняли так своих врагов. В городах те, кто знал секрет идивэра, получали большие деньги… и находились под постоянным наблюдением, как самые опасные хищники. Я считала, что они все сумасшедшие. Наверное, отчасти я была права.

— Да, я помню, — сказала я, кивая.

— Мне нужно будет подготовить тебя к воспоминаниям о твоей смерти, Одн-на, если ты не хочешь умереть по-настоящему, — сказала Ли-ра. — Состав лекарства, вызывающего воспоминания, сходен с составом снадобья для наведения идивэра, и мне нужно будет дать тебе кое-что еще, чтобы подавить это его действие. Тебя пытали. Тебя привязали к столбу на морозе, чтобы каждый, проходя, мог плюнуть тебе в лицо. Тебя…

— Хватит, — сказала, поднимаясь, моя мать, и от неожиданности я вздрогнула. — Ли-ра, если она этого не помнит, это не значит, что не помню я. Я выйду, прогуляюсь. У меня что-то сердце схватило, надо развеяться. У тебя будет время рассказать ей обо всем.

В молчании мы проследили взглядами за тем, как мама одевается, натягивает на ноги валенки и выходит прочь. Когда за ней закрылась дверь, я отложила ложку, которую все еще держала в руках, и посмотрела на Ли-ру.

— Ты должна рассказать мне. Я знаю, кто ты, Ли-ра, — сказала я, глядя на нее в упор. — Я знаю, что ты ангел, и ты просишь в обмен на услугу обещание.

Она помолчала, глядя на меня своим чистым ясным взором.

— Ну, что ж, — заговорила Ли-ра после паузы, и голос ее зазвенел. — Раз ты знаешь, кто я, ты должна знать, что обещаний я назад не забираю.

Я на секунду опустила взгляд, чтобы сразу же поднять его и снова заглянуть ей в глаза. Догадку одобрили обе: и Одн-на, и Нина, и мы обе были на сто процентов уверены в том, что она верна.

— Это было, когда Терна ранил кабан? — озвучила я свои мысли.

Конечно же, когда же еще. Я прекрасно теперь помнила, я знала, что его тогда уже было не спасти. Я помнила окровавленные руки Клифа, плачущую Пану, цепляющуюся за безжизненную ладонь сына, помнила, как рвалось от боли мое сердце и как я прижала ухо к двери, подслушивая тихую беседу Паны и моей мамы, которые говорили о Терне. О том, что внутри собралась кровь, и что лекарь дает ему два дня жизни, а потом мальчика нужно будет предать Инфи, как полагается предавать ему безвинные души.

— Что я скажу Фелику? — рыдала Пана. — Что я скажу Клифу?

Я тоже заплакала, стоя у двери, и потому почти прослушала слова вошедшей в комнату Ли-ры. Меня привлекли радостные восклицания Паны.

— Конечно! Я сделаю все, что хочешь, все, что захочешь, Ли-ра! Только спаси моего сына! Только спаси его!

— Мне не нужны твои обещания, Пана-мнри, — сказала та. — Твой сын должен мне пообещать.

— Онел-ада, ты не могла бы…

— Пусть она останется, — попросила Пана. — Я не справлюсь без нее. Пожалуйста, Ли-ра.

Тут позади меня хлопнула дверь, и я едва успела шмыгнуть к стене, как в дом с ведрами, полными воды, вошел муж Ли-ры.

Я не слышала, что она попросила у Терна. Я не слышала, о чем они говорили с Паной и мамой дальше, потому что знала — если попадусь, мало мне не покажется. Мама не била меня, но наказывала — заставляла полдня колоть во дворе дрова или возиться со шкурами, или шить. Однажды, когда я, не сказав ей, ушла с Терном на рыбалку на два дня, она очень разозлилась. Как назло, работы по дому после моего возвращения не нашлось, так что пришлось ей искать для меня задание самой. Мама не растерялась: смешала в тарелке овес и горох и заставила меня разделить их пополам.

— Это был тот самый день? — спросила я, и Ли-ра вздохнула.

— Терн не помнил об этом обещании вплоть до дня, когда сказал матери и отцу, что женится на тебе, — сказала она задумчиво. — Он бредил и готов был пообещать тогда, что угодно.

Она положила свою руку на мою, и я не отняла ее. Я знала, что услышу что-то нехорошее, и я знала, что должна это услышать до того, как вернусь обратно в воспоминания.

— И ты попросила… — сказала я, глядя ей в глаза.

— И я попросила его не приближаться к девушке, которую он любит, ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Воспоминание пришло ко мне уже по пути наверх, из темноты последнего круга, в котором Терн говорил своей матери, что хочет разорвать помолвку с Аркой и жениться на мне.

Я видела, как потемнело при этих словах лицо его отца, как схватилась за грудь и с громким «ох» осела на пол его разом побледневшая мать. Я сжала руки в кулаки, понимая отчаянно и с совершенной ясностью, что совершаю огромную ошибку. Мы оба одновременно бросились к Пане, но Клиф отшвырнул нас прочь с такой легкостью, словно мы все еще были детьми.

— Вон! — заорал он. — Выйдите вон, оба!

Он подхватил на руки свою бесчувственную жену и, с тревогой заглядывая ей в лицо, поспешил уложить ее на кровать. Я и Терн не знали, что делать. Он попытался снова.

— Отец…

Но Клиф обернулся к нему с такой яростью на лице, что я отшатнулась.

— Если с ней что-то случится… я прокляну вас обоих! — прорычал он.

Терн побелел, но промолчал. Его глаза не отрывались от лица матери, я же дрожала как осиновый лист, не в силах даже связно мыслить после таких слов. Ни я, ни Терн не сможем жить дальше, если Клиф не даст своего благословения. Пойти против воли отца — это одно, но родительское проклятье — это совсем другое. Я знала людей, которых выгнали из деревни за нарушение родительской воли, но еще я знала Клифа и знала Пану, и любила их так же, как они любили меня. Только потому я согласилась скрепя сердце пойти на этот шаг. Я была почти уверена в том, что Клиф поймет нас. Я была готова к ярости и негодованию, я знала, что он может топать ногами и орать как резаный — о да, я знала это очень хорошо, ибо не раз попадала под его горячую руку — но я никогда не думала о том, что услышу в свой адрес слова проклятья.

Я уже была готова сдаться. Я отступила на шаг, готовая развернуться и уйти, но тут железная рука Терна ухватила меня за запястье и заставила остановиться.

Веки Паны затрепетали, и мы разом испустили облегченный вздох. Она открыла глаза, потемневшие от душевной боли и посмотрела на сына.

— Терн.

— Да, мама, — сказал он, не двигаясь с места.

— Терн, ты не должен этого делать.

Она перевела взгляд на меня, и я не увидела в нем ненависти или злости. Нет. В нем была покорность судьбе. В нем была печаль. В нем была обреченность, и это все ударило меня сильнее, чем яростное «я вас прокляну» Клифа, сказанное сквозь скрежет сжатых до боли зубов.