Травяной венок. Том 2 - Колин Маккалоу

Потерпев неудачу с италиками, Митридат обратил свой взор на Македонию. У этой римской провинции была обширная граница с варварскими племенами севера. Если там что-то начнется, то Риму придется потратить много сил и средств на укрощение неприятеля. Митридат послал туда своих людей орошать семена давней ненависти к Риму среди бессов, скордисков и других народов Мезии и Фракии. Это привело к тому, что Македония испытала такой натиск варварских племен, которого не знала многие годы. Обуреваемые желанием крушить и разрушать, скордиски добрались до религиозного центра Додоны. К счастью, наместником Рима в Македонии был достойнейший и неподкупный Гай Сенций, и в сочетании с легатом Квинтом Бруттием Суррой, они являли собой надежный оплот.

Когда выяснилось, что Сенций и Бруттий Сурра не собираются обращаться к Риму за помощью, Митридат попытался устроить смуту в самой Македонии. Вскоре после того, как царь принял такое решение, в Македонии появился некто Эвфен, провозгласивший себя прямым потомком Александра Великого, на которого он был на удивление похож, и заявил о своем желании стать царем. Жители таких культурных центров, как Фессалоника и Пелла сразу распознали в Эвфене самозванца, но у простого народа в провинции он вызвал горячее сочувствие. К несчастью для Митридата, Эвфен оказался лишен боевого духа и так и не сумел сплотить вокруг себя своих приверженцев и организовать войско. Сенций и Бруттий Сурра погасили разгоравшийся пожар своими собственными силами и не потребовали от Рима ни денег, ни солдат, на что очень рассчитывал Митридат.

Уже два года шла война Рима и его италийских союзников, но Митридату никак не удавалось осуществить свои замыслы. Он пребывал в постоянных душевных терзаниях и не мог ни с кем поделиться своими сомнениями.

Внезапно царь утратил свою неподвижность, и все придворные вздрогнули как по команде.

– Что еще тебе удалось узнать во время второго и весьма долгого пребывания в Пергаме? – спросил он Пелопида.

– Еще я узнал, что Гай Кассий привел свой легион в состояние боевой готовности, а кроме того, по его распоряжению проходят подготовку два легиона милиции, о Всемогущий, – Пелопид облизал пересохшие губы и продолжал, давая понять, что если его миссия и не увенчалась успехом, он по-прежнему беззаветно предан царю. – Теперь у меня во дворце наместника в Пергаме есть свой человек, великий царь. Перед моим отъездом он сказал, что, по его мнению, Гай Кассий и Маний Аквилий задумали вторгнуться в пределы Понта весной, вместе с Никомедом из Вифинии и Пилеменом из Пафлагонии. Вполне возможно, с ними будет наместник Киликии Квинт Оппий, который посетил Пергам и вел переговоры с Гаем Кассием.

– Ну, а как относится к этому плану сенат и народ Рима? – осведомился Митридат.

– Если верить дворцовым слухам, о Великий, то официального одобрения пока не получено.

– От Мания Аквилия этого вполне можно ожидать. Если, как говорится, яблоко от яблони недалеко падает, то он такой же корыстолюбец, как его отец. Он хочет золота. Моего золота! – Полные красные губы Митридата растянулись в презрительной улыбке, обнажив большие желтые зубы. – Похоже, наместник римской провинции Азия хочет того же. И наместник Киликии тоже. Триумвират золотоискателей.

– Похоже, Квинт Оппий не корыстолюбив, о Великий, – заметил Пелопид. – Они всячески уверяли его, что все это лишь ответная мера против нашего вторжения в Каппадокию. Насколько я могу понять, Квинт Оппий из тех, кого в Риме называют человеком чести.

Царь впал в молчание. Его глаза устремились в пространство, губы беззвучно двигались, словно у рыбы. «Одно дело нападать, другое защищаться, – размышлял он. – Они пытаются прижать меня к стенке. Хотят, чтобы я бросил оружие и позволил этим, так называемым правителям мира, безнаказанно грабить мою страну. Страну, которая дала мне убежище, когда я был бездомным мальчишкой, страну, которую я люблю больше жизни. Страну, которую я хочу видеть правительницей всего мира».

– Они этого не сделают! – громко и с нажимом сказал он.

Приближенные подняли головы, но царь снова замолчал, лишь губы беззвучно двигались.

«Час настал, – думал Митридат. – Мои люди знают новости из Пергама, и теперь они вынесут приговор. Не римлянам, но мне! Если я буду покорно сносить рассуждения этих алчных римских посланников, что они – это и сенат, и народ Рима, и потому имеют право вторгаться в мои владения, тогда мои же люди станут меня презирать. Они перестанут меня бояться. И тогда мои родственники сочтут, что Понту нужен другой царь. У меня много взрослых сыновей, матерям которых хочется власти. Кроме того, не надо забывать о моих двоюродных братьях царской крови – Пелопиде, Ахелае, Меоптолеме, Леонипе. Если я, поджав хвост, спрячусь в свою конуру, как нашкодивший щенок, чего и ждут от меня римляне, то мне не быть царем Понта. Мне не быть в живых!

Стало быть, настало время мне воевать с Римом. Я этого не хотел, да и они тоже. Войну придумали три корыстолюбца-посланника. Итак, решено. Я объявлю Риму войну.»

Приняв это решение, Митридат почувствовал, как с плеч его упала тяжкая ноша, как тучи, нависавшие над ним, вдруг рассеялись. Он сидел на троне с выпученными и сверкавшими глазами, раздуваясь от переполнявшего его чувства собственного величия, словно гигантская золотая жаба. Понт объявит войну. Понт преподаст урок Манию Аквилию и Гаю Кассию. Понт захватит римскую провинцию Азия, а потом понтийские войска переправятся через Геллеспонт в Восточную Македонию и двинутся по Эгнатиевой дороге на запад. Понт прорвется из Понта Эвксинского в Эгейское море, двинется дальше на запад, пока Италия и сам Рим не отступят под натиском понтийских кораблей и воинов. Царь Понта станет царем Рима. Царь Понта станет самым могущественным властелином всех времен, он превзойдет даже Александра Великого. Его сыновья будут править такими далекими землями, как Испания и Мавритания, его дочери станут царицами всех стран – от Армении до Нумидии и далекой Галлии. Все сокровища будут принадлежать властелину мира, все женщины, все земли! Тут он вспомнил своего зятя Тиграна и улыбнулся. Пусть Тигран станет царем парфян, пусть распространит свое владычество на Индию и далее к востоку.

Но царь Митридат не объявил собравшимся, что намерен воевать с Римом. Вместо этого он сказал:

– Пошлите за Аристионом.

Никто точно не мог сказать, что случилось, но в зале создалась напряженная атмосфера. Было ясно, что повелитель что-то задумал. В этот момент в зал вошел высокий и красивый грек в тунике и хламиде. Легко и непринужденно он пал ниц перед царем.

– Встань, Аристион, у меня есть для тебя дело.

Грек поднялся и принял позу почтительно-внимательную, которую он не раз отрабатывал перед зеркалом, специально поставленным по приказу царя в его роскошных хоромах. Аристион очень гордился тем, что в его манерах не было ни явного раболепия, которое Митридат презирал, ни очевидной независимости, которую царь не потерпел бы. Вот уже год он жил при дворе Митридата в Синопе. Он забрался так далеко от своих родных Афин, потому что был перипатетиком, бродячим философом, представителем школы, основанной последователями Аристотеля. Он счел, что его таланты лучше оценят в краях, менее просвещенных, нежели Рим, Греция, Александрия, где с избытком хватает таких, как он. Ему повезло. Царь Митридат нуждался в услугах образованного человека, ибо после посещения провинции Азия десять лет назад, осознал, сколь мало образован сам.

Умело облекая свои наставления в интонации приятной беседы, Аристион потчевал Митридата историями о былом величии Греции и Македонии, рассказывал о том, сколь пагубна и зловредна мощь Рима, сообщал сведения из истории, географии, коммерции. В конечном счете Аристион стал относиться к себе не столько как к наставнику царя Митридата, сколько как к арбитру мудрости и элегантности.

– Мысль о том, что я могу быть полезным великому Митридату, наполняет мое сердце ликованием, – молвил он медовым голосом.

Митридат между тем решил продемонстрировать собравшимся, что все эти годы он думал не столько о том, воевать ему с Римом или нет, сколько о том, как лучше вести такую войну.

– Достаточно ли высокого ты происхождения, чтобы пользоваться влиянием в Афинах? – неожиданно спросил он Аристиона.

Аристион прекрасно скрыл свое удивление.

– Разумеется, о Всемогущий, – солгал он.

На самом деле он был сыном раба, но все это стало уже достоянием прошлого. Об этом сейчас не помнил никто, даже в Афинах. Главное, внешний вид, а у Аристиона была внешность аристократа.

– В таком случае отправляйся в Афины и начни приобретать там сторонников, – распорядился Митридат. – Мне нужен верный человек, способный разжечь искры греческой нелюбви к Риму в хороший огонь. Как ты будешь это делать, меня не касается. Но когда корабли и войска Понта двинутся к землям по обе стороны Эгейского моря, я хочу, чтобы Греция была у меня в руках.