Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

Эрмин решила, что стоит поддерживать форму на случай, если весной ей предложат какие-нибудь контракты. Нужно было зарабатывать на жизнь, хотя солидное состояние Лоры позволяло ни о чем не беспокоиться. С началом войны снова заработал металлургический завод, который ее мать унаследовала от Фрэнка Шарлебуа, так что финансовые проблемы практически перестали волновать Шарденов.

В этом никто бы не усомнился, попав в их роскошное жилище, затерявшееся в обезлюдевшем рабочем поселке. Каждый год Лора покупала новые безделушки и мебель или заменяла люстры, не расставаясь со старыми. В летние месяцы по ее указанию была оборудована новая современная ванная комната, повсюду, где ей захотелось, установили дополнительные светильники. Вот в таком уютном коконе должна была пройти зима и для детей, и для взрослых.

В этот день Мирей вместе с Шарлоттой занялась приготовлением изысканного ужина. В кухне было очень жарко, и обе то и дело с ликованием поглядывали в окно: снова пошел снег.

— Если не перестанет валить снег, нас занесет по самую макушку! — пошутила экономка. — К счастью, у нас всего вдоволь. Мадам так предусмотрительна!

— А мне здесь нравится, — заявила Шарлотта. — Есть где укрыться от непогоды, мы придумали славное меню, и сегодня вечером придет мой жених. Я так счастлива! Лора для меня теперь как мать родная.

Она ладонями разгладила свой передник в цветочек и, довольная, вздохнула. Каштановые локоны, высокая грудь, тонкая талия и очаровательная живость делали ее весьма привлекательной.

— А все-таки удивительно, — сказала вдруг Мирей. — Я всегда думала, что ты выйдешь замуж за Армана Маруа. Я знаю, что ты давно влюблена в Симона, но ведь Арман тебя просто обожает.

— Симон меня тоже обожает, — смеясь, возразила Шарлотта. — И потом, ты ничего не понимаешь в любви! Ты все время твердишь, что не хотела выходить замуж.

— Шарлотта, одно другому не помеха! Я же не слепая и не глухая. Не в укор тебе будь сказано, ты извела Армана, обращаясь с ним свысока. Ты на него даже не смотришь.

Шарлотта, поджав губы, принялась еще усерднее месить песочное тесто для традиционного пирога со свининой. Ее раздражала болтовня Мирей. Она сожалела о том, что Симон не выказывает страсти. Он держался почтительно — даже чересчур, на ее взгляд. Она мечтала о страстных поцелуях, о затаенном желании, а довольствоваться приходилось банальными знаками внимания и редкими поцелуями в щеку.

— Нет, ты только выгляни на улицу! — воскликнула экономка. — Эрмин с хозяином собрались собак кормить. Боже правый, они уже все в снегу. Лолотта, поставь чайник — когда вернутся, им захочется горячего чая.

— Мирей, не называй меня Лолоттой. Хватит с меня! И довольно трепаться об Армане, а не то уйду и будешь возиться одна у плиты.

— Поняла, — ворчливо бросила экономка.

Эрмин и Жослин, надев снегоступы, обогнули дом, направляясь к загону для собак, они несли старые железные котелки с теплым мясом и размоченным хлебом. Эрмин первая заметила, что Кьюту, великолепному хаски с голубыми глазами, совсем плохо.

— Папа, посмотри, как его трясет! Надо перевести его в какую-нибудь конуру.

— Собаки этой породы не боятся ни холода, ни снега, — заметил Жослин. — Должно быть, он заболел.

— Кьют, красавец ты мой! Кьют! — позвала она, открывая решетчатую калитку загона. — Иди ко мне, иди!

Однако пес, собравшись с силами, отполз подальше. Когда она подошла к нему, он зарычал, оскалив зубы.

— Отойди от него, дорогая! — посоветовал ей Жослин. — Когда собаке плохо, она может быть опасной. Завтра ему станет лучше. Дай-ка мне пройти.

Эрмин смотрела, как отец давал собакам корм и наливал воду. Иногда она с тревогой оглядывала окрестности, где царила гнетущая тишина.

— Папа, давай побыстрей, — сказала она. — Мне надо с тобой поговорить.

Жослин запер загон и подошел к ней.

— Пойдем в дровяной сарай, — предложил он, поняв, что предстоит разговор наедине.

Эрмин казалась весьма озабоченной. Она взяла отца за руку.

— Вы с мамой видели, как мне было грустно, когда я вернулась из Роберваля. Конечно, тяжело было разлучаться с Тошаном, но тут дело в другом. Тала с Кионой тоже уехали. Я не знаю ни куда, ни почему.

— Как, в середине зимы? Да это просто безумие! И ты позволила Тале увезти малышку? Тебе надо было сразу же сказать мне об этом, я бы сделал все возможное, чтобы образумить эту женщину! Признай, моей дочурке просто не дают нормально жить! Если так будет продолжаться, я потребую установить над Кионой опеку, дам ей христианское имя и она будет ходить в школу. Мне даже не удалось толком поговорить с ней — твои дети не отходили от нее ни на шаг. А я-то считал, что она в надежных руках, живет в благоустроенном доме!

Побледневший Жослин покачал головой. Эрмин почувствовала, что он любит свою внебрачную дочку — по-настоящему любит.

— Я в отчаянии, папа! — тихо ответила она. — Я доверяю Тале. Она позаботится о Кионе лучше всех нас, вместе взятых. К тому же, я думаю, она хотела удалить Киону от тебя. За те три дня, что я провела в Робервале, у Кионы не было видений и она не ощущала тревоги. Я даже спрашивала себя: что, если все эти явления вызваны ее переездом сюда, в Валь-Жальбер, под крышу дома, в котором живешь ты? Нечего пожимать плечами! Эти видения начались после вашей встречи на бульваре Сен-Жозеф. Помнишь?

— Я не маразматик! — резко сказал Жослин. — Я никогда не забуду тот момент, когда встретил свою дочь, которую в прошлый раз видел еще младенцем. Она была такая красивая, сияющая в свои пять с половиной лет! А какие у нее умные глаза! Будто в душу мне заглянула! Господи! Тала могла подождать до весны, так нет же! А ты будешь и впредь платить за домик сыну Мелани Дунэ?

— Я заплатила за год вперед. Это недорого, и потом, будет где остановиться в Робервале, если, волею судеб, Тошану еще раз дадут отпуск.

— Все равно это деньги, брошенные на ветер! — взорвался ее отец.

Они еще немного поговорили перед тем, как вернуться. Лора заметила, что Жослин чем-то сильно расстроен, но расспрашивать его не стала.

— Чай подан! — объявила она, словно возвещая о каком-то событии. — И я воспользуюсь этим, дорогая, чтобы вручить тебе рождественский подарок.

— А почему не вечером, за ужином? — удивилась Эрмин. — Мама, что там у тебя?

Мари и Лоранс похихикивали, а Мукки и Луи подпрыгивали от нетерпения возле лежавшего под елкой свертка, перевязанного ленточкой.

— Открывай скорей! — продолжала Лора. — Я потом расскажу, как мне это удалось. И кто мне помог.

Эрмин устроилась на софе. Размеры и форма свертка наводили на мысль о пластинках. Она развернула бумагу и извлекла стопку пластинок на 78 оборотов. Имена певцов и певиц были ей совершенно незнакомы.

— Я тебе благодарна, мама, но…

— Это наш дорогой Октав Дюплесси прислал мне их из Франции! Это французские песни, которые сейчас очень популярны! Твой импресарио звонил мне в начале осени — он тогда только прибыл из Парижа — и мы вдвоем задумали раздобыть их для тебя. Октав в безумном восторге от Эдит Пиаф! У нее, похоже, совершенно исключительный голос и такая манера исполнения, что просто мурашки по коже! Дорогая моя, действуй, надо ее послушать! Во Франции ее прозвали «крошка Пиаф».

— Почему? — спросила повеселевшая Эрмин.

— Октав мне пояснил, что она уличная певица, маленького роста, а «пиаф» на арго значит «воробышек». Одна песня прогремела на всю Францию — «Мой легионер».

— Наш квебекский соловей сейчас узнает, как поет парижский воробей, — пошутил Жослин.

Слова отца заставили Эрмин улыбнуться. Она сама поставила пластинку на проигрыватель, спеша оценить талант «крошки Пиаф». Услышав, о чем идет речь, на пороге комнаты появилась Мирей и навострила уши. После аккордов вступления зазвучал голос, и все замолкли.

Были сини глаза у него,У него был веселый нрав.На руке татуировка была,Лишь два слова: «Я прав!»

Я не знала, как его зовут,Но со мною провел он ночь.Лучезарным утром легкоОт меня уходил он прочь[52].

Лора, смущенная содержанием песни и тем, с каким вниманием слушали ее дети, закашляла. А Мирей, прикрыв глаза, слушала с наслаждением.

— Боже мой, какая женщина! — воскликнула экономка. — Она затмит Болдюк, по крайней мере, в моем сердце.

Эрмин, несмотря на странное и необычное возбуждение, охватившее ее, несмотря на подступившие слезы, не стала сразу высказывать свое мнение. А вот другая песня ее просто ошеломила. Слова и особенный тембр голоса певицы унесли ее в новый мир. То же самое относилось и к ее родителям, и к Мирей, и к детям. Это была песня «Клошары». Первый куплет очаровал Лору, однако припевом она была шокирована.