Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

Крупными хлопьями падал снег. Ледяной ветер гулял по перрону робервальской станции. Тошан обнимал жену за талию, плотно прижимая ее к себе. Он чувствовал, как Эрмин, несмотря на теплую меховую куртку, дрожала от холода.

Пассажиры, толпившиеся у состава, садились как придется, в любой вагон. Кричали «до встречи», «прощай», махали руками. Эрмин страстно обняла мужа, словно желая насытиться, пока он еще здесь.

— Мы были очень счастливы в эти дни и эти ночи — сказал он ей на ухо. — Держись, дорогая, может, мне удастся вернуться раньше. Не отчаивайся! Уделяй побольше времени детям и продолжай петь!

Эрмин, не в силах смириться с его отъездом, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, как ребенок.

— Нам так и не удалось поговорить! — пробормотала она. — Мне столько надо было тебе рассказать, а время пролетело так быстро.

Тошан кивнул, с любовью глядя на нее. Как прекрасна Эрмин! Белоснежную кожу лица подчеркивал отороченный черным мехом капюшон, розовые губы на холоде стали ярче, в голубых глазах читалось трогательное волнение.

— Если бы можно было взять тебя с собой! — с нежностью в голосе сказал он. — На время занятий я бы прятал тебя в своем шкафчике, а вечером бы отпирал и переносил на походную кровать. Это было бы мне утешением после всех изнурительных упражнений, которые нас заставляют делать: ползать по снегу, бегать, вести рукопашный бой, переносить боеприпасы. Но здесь тебе намного лучше, да и дети рядом.

— Я знаю, милый. Главное, береги себя и вспоминай обо мне. И не забудь, я должна знать, когда тебя отправят в Европу.

Голос Эрмин дрогнул. Она ждала какого-нибудь чуда. Подумала, ужаснувшись собственной мысли: «Как бы мне хотелось, чтобы сломался паровоз или чтобы по радио объявили, что война закончилась. Или даже чтобы Тошан сломал ногу! Лишь бы он остался со мной, с нами!»

Начальник станции дал свисток и махнул флажком. Тошан разомкнул объятия. Они с Эрмин в последний раз поцеловались.

— Я не прощаюсь, дорогая! — воскликнул он, отступая к вагону. — Помни, что ты мне пела утром. «Ничего не бойся, ты в сердце моем до самой моей смерти».

— Нет, не говори так! — воскликнула она. — До свидания, любимый, до свидания!

Состав потихоньку тронулся. Тошан махал рукой из окна. Эрмин беззвучно и горестно плакала, не в состоянии пошевелиться и помахать в ответ.

«Я не прощаюсь, любовь моя! — думала она. — Да, мы были счастливы. И мы с Талой позаботились, чтобы ничто тебя не тревожило».

Эрмин плакала, не пытаясь сдержать слез. Поезд ушел, и муж больше не мог ее видеть. «Ты не знаешь, кто убил нашего славного Дюка. Закария Бушар. Ты даже не подозреваешь, сколько я пережила после того, как на меня напали. Но Тала права — так намного лучше. Ты бы метался, решая, продолжать служить в армии или защищать нас».

Она медленно удалялась от станции, погруженная в свои мысли, и незаметно для себя оказалась на бульваре Сен-Жозеф. «Время летело поразительно быстро. Как нам было хорошо, когда все мы, собравшись на кухне, болтали и ели те блюда, которые готовила твоя мать. Конечно, дети не отходили от тебя. Вы сражались, закидывая друг друга снежками, а вчера мы все вместе прогулялись к озеру. И ты, мой милый, пускал блинчики по воде — к удивлению Мукки. Мари и Лоранс, преисполненные гордости за отца, хлопали в ладоши. Да, твоя мать была права — ни к чему было портить тебе радость. Нашу радость!»

Вечером, после ужина, они вновь получили возможность побыть вдвоем, и это было чудесно, а Тала проследила, чтобы ничто не нарушило их уединения. Эрмин очень хотелось рассказать Тошану о том, что ее мучило, но она всякий раз останавливалась. «Все-таки я обмолвилась, упомянув Киону. Сообщила о том, что пригласила ее в Валь-Жальбер, но и только!»

Тала решила, что не стоит упоминать при Тошане о загадочных видениях Кионы и ее странностях. «Это слишком встревожит его, — уверяла ее индианка. — И кроме того, Эрмин, мы будем вынуждены рассказать об этих людях, которые хотят отомстить».

Голова раскалывалась от мыслей, слезы Эрмин высохли. Тем не менее, когда она вошла в дом, ей вспомнилась встреча с Тошаном после разлуки, полный нежности вечер сочельника, и горло перехватило. Навстречу ей выбежал Мукки.

— Мамочка, ну как? Папа уехал?

— Да, мой маленький, — тихо ответила она, снимая куртку.

Ее обступили Мари и Лоранс, прижались к ней. Это принесло настоящее утешение: ее обожаемые дочки становились все более ласковыми с нею. Подошла Киона.

— Вы все возвращаетесь в Валь-Жальбер? — спросила она с серьезным видом.

— Да. Перед тем как отправиться на станцию, я зашла на почту и позвонила своим родителям. Онезим Лапуант приедет за нами в середине дня.

Тала протянула Эрмин чашку чаю. У индианки явно испортилось настроение, в уголках рта залегли горькие складки.

— Девочка моя, знаю, тебе это будет неприятно, но мы тоже уезжаем, — заявила она Эрмин. — Киона и я. В этом городке нам обеим оставаться небезопасно. Я доверяю только лесу. Мне будет лучше среди сородичей монтанье. Не обижайся, ты сделала все, что могла, но Киона будет в большей безопасности где-нибудь в другом месте.

— Где? — прервала ее Эрмин. — В другом месте! Что тебе взбрело в голову? «Где-нибудь в другом месте» — это бессмысленно! Да еще в начале января, в самые холода? Тала, прошу тебя, не уезжай!

Ей хотелось добавить: «Не разлучай меня с Кионой!»

— Я знаю, где укрыться, и я не передумаю. Не задавай мне вопросов. Могу сказать только одно — вдали от наших лесов я слабею. И Киона тоже.

— Мимин, не сердись, — ласково сказала девочка. — Я рада, что уезжаю отсюда. Я возьму с собой плюшевого мишку Дюки и агатовые шарики, которые подарил Луи.

Эрмин поняла, что рождественская передышка закончилась. Тала похлопала ее по плечу.

— Не беспокойся, я буду сообщать тебе новости, — заверила ее свекровь.

— Как?

— Придумаю!

— Но как же Тошан? Что, если он пробудет всю зиму в Цитадели и снова получит увольнение, а тебя здесь не будет, — сказала Эрмин, дрожа от негодования. — Не говоря уже о том, какой опасности подвергается Киона. Болезнь, голод, холод.

— Ошибаешься, дочь моя. Я хорошая мать, а уезжаю, чтобы защитить ее.

И тут Киона сделала нечто неожиданное. Бросившись к Эрмин, она обвила своими ручонками ее шею. Она пристально посмотрела на нее с присущей ей светлой улыбкой. «Боже мой, такое впечатление, что это я — ребенок, а она — взрослая!» — подумала Эрмин, озадаченная тихой силой, исходившей от взгляда девочки.

— Не грусти, Мимин! Я должна уехать!

Эти слова еще долго будут звучать в голове Эрмин. Ей было безмерно грустно, когда она складывала одежду, когда упаковывала ее в рюкзак, и всю дорогу до Валь-Жальбера в машине Онезима. Ей виделась Киона, стоявшая у окна и посылавшая ей воздушные поцелуи. В один день молодая женщина перенесла расставание с мужем и любимой младшей сестренкой, и это казалось ей чрезмерной жестокостью.

Когда Лора и Жослин, несмотря на пронзительный ветер и колючий снег, вышли встретить их на крыльцо, Эрмин разрыдалась и бросилась в объятия отца.

— Боже, как тяжело! — пожаловалась она.

Дети помчались в гостиную, где их радостными криками встретил Луи. Мирей сочла, что самое время принести блюдо дымящихся глазированных оладий.

— Входи же в тепло, бедняжка ты моя, — сказала Лора. — Идем!

Родители мягко поддерживали ее, желая выказать сострадание и любовь. Эрмин наконец почувствовала, что она в надежном месте, в окружении своих. Здесь она могла плакать, страдать или забыться сном. Это было ее гнездо, ее убежище.

В нескольких километрах к северу Тала и Киона сидели в вагоне поезда, который шел в направлении, противоположном тому, куда уехал Тошан. Индианка бесстрастно взирала на белый пейзаж за окном, затушеванный вьюгой. Глаза девочки были закрыты. Ее не пугали ни дальние места, ни расстояния, о которых говорили взрослые и которые они определяли по карте. Мать могла везти ее хоть на край света: Киона теперь знала, как преодолеть любой путь. Достаточно было очень сильно захотеть, дождаться едва уловимого зова тех, кто в ней нуждался, и подумать о них еще более сосредоточенно. И тогда ничто не сможет помешать ей оказаться рядом с ними.

По возвращении из Роберваля Эрмин старалась держать себя в руках. Родители были рады видеть ее в ровном настроении, но им была неизвестна истинная причина этого. Она хотела уберечь Киону, и только поэтому перестала плакать и сетовать на судьбу, стараясь не взывать мысленно к девочке.

Каждый день после полудня, закрывшись в своей комнате, она повторяла оперные арии. Вокальные упражнения успокаивали ее, приносили своего рода упоение. Самые высокие ноты освобождали ее от земных забот. Довольные домочадцы слушали гаммы и любимые арии Соловья, как любил ее называть Жослин.