Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

Они поздравляли друг друга, когда вошел Симон. Он сразу увидел разбитую посуду на полу. Не говоря ни слова, взял метлу и совок, собрал осколки.

— Мимин, передай Шарлотте, что сегодня днем я не приду, — со вздохом сказал он, закончив убирать. — Разве что и мама пойдет со мной.

— Конечно, приходите оба на обед! — воскликнула Эрмин. — Я вам поставлю новые пластинки. Бетти, если бы ты только слышала песню Рины Кетти «Буду ждать тебя» и «Мой легионер», которую поет «воробышек» Пиаф, француженка, у которой исключительный голос!

Симон кивнул в ответ. Эрмин уходила с тяжелым сердцем. Она снова надела свои снегоступы и медленно двинулась по ледяному миру, лежащему под снежным покрывалом. Низкое, подернутое серой пеленой небо предвещало новый снегопад.

«Похоже, Рождественский Дед[54] решил показать, почем фунт лиха!» — мысленно сказала она.

С грустной улыбкой Эрмин вспомнила ту пору, когда была еще совсем юной и, чтобы позабавить Эдмона, в то время совсем еще маленького, в сочельник рассказывала об этом самом Рождественском Деде. Когда она дошла до родительского дома, ей пришла в голову мысль взглянуть, как там собаки.

«Надеюсь, Кьюту стало лучше, — подумала она. — Я тут занимаюсь сердечными делами Шарлотты, душевным состоянием Бетти, а о моем Кьюте совсем забыла!»

В загоне она увидела большую темную фигуру — это был Жослин в вязаной шапочке поверх седеющих волос.

— Эрмин, Кьют издох, — грустно сказал он. — Час от часу не легче!

Она поспешила подойти к нему. Закоченевший, с раскрытой пастью хаски лежал у его ног. На нижней губе — заледеневшая коричневая слюна.

— О нет, — простонала она. — Нет, нет! Его тоже убили! Как и Дюка! Папа, это ужасно!

— Дорогая, ты несешь вздор. Просто собака была больна. Кому нужно ее убивать? Я посмотрел вокруг — нет никаких следов!

— Вот видишь! Раз ты осмотрел место, значит, у тебя были подозрения.

— Я и вчера это делал, только далеко не заходил, — ответил отец. — Кьют был в отличной форме. Это крепкая порода, и кормили мы его как положено.

Эрмин встала на колени и погладила собаку по голове. Другие собаки держались поодаль.

— Смотри, отец, сколько он слюней напустил, и цвет их какой-то необычный. Его отравили!

— Да кто же?

— Те, кто сжег хижину Талы и кому не удалось разделаться с Шинуком, — с жаром убеждала Эрмин. — Те, кто убил старого Дюка, собаку Тошана. Они знают, где нас найти, и они на этом не остановятся! Я уверена, что Тала поэтому отсюда и сбежала. Она хотела спрятать Киону. Папа, мы должны быть очень бдительными!

Жослин поднял ее с колен и властно прижал к себе.

— Не бойся, дорогая! — сказал он. — Повторяю тебе, что Кьют мог умереть от остановки сердца или какой-нибудь проблемы с желудком. Он же был обжора, мог проглотить какую-нибудь щепку. Но если это может тебя успокоить, мы будем намного осмотрительнее. А пока, раз нет никаких доказательств, бесполезно извещать полицию. И кажется, снова пойдет снег, будет сильный снегопад!

— Надо похоронить Кьюта, — сказала Эрмин, сдерживая слезы.

— Невозможно, Эрмин, земля промерзла. Быстро возвращайся в тепло, а я отнесу труп в садовый домик. Как только представится возможность, я найду какое-нибудь решение.

— Тогда запри на висячий замок — я не хочу, чтобы дети видели его таким.

— Я прослежу за этим, дорогая! И успокойся! Ты так же легко теряешь голову, как и твоя мать. Вечером перед Рождеством Лора пришла в ужас, когда отключился свет. Она такое вообразила, что нелегко было ее успокоить. А на следующий день пришли Жозеф и Арман и все починили за три минуты. Какая-то безделица, пробка, что ли, перегорела.

Эрмин об этом происшествии не слышала. Зато представила будку, откуда шли провода. Она прекрасно знала, что ее родители и Мирей не запирали там дверь на ключ, чтобы Арман мог складывать дрова, а появлялся он по меньшей мере через день.

— Но, папа, ведь кто угодно мог испортить проводку! — возмутилась она.

— С какой целью? — возразил Жослин. — Ничего особенного не произошло.

И с какой-то долей смущения он вновь подумал о происшествии, потому что темнота и слабый свет свечей подарили ему восхитительную ночь любви.

— Поразительно! — снова заговорила Эрмин. — Тала утверждала, что эти люди, Закария Бушар и Наполеон Трамбле, провели все праздники у себя дома, а я могу поклясться, что они до сих пор бродят где-то здесь.

Вместо ответа отец поцеловал ее в лоб.

— С Новым годом, мое ласковое и прекрасное дитя. Не тревожься — я с тобой!

— Спасибо, папа!

Эрмин чмокнула его в щеку и отошла, бросив последний взгляд на бездыханное тело хаски. Внутренний голос говорил ей, что это всего лишь начало какого-то долгого кошмара.

На душе у Тошана было тоскливо. Дни казались ему нескончаемо долгими. С суровыми морозами замедлился ход жизни в гарнизоне. Полностью покрытая льдом река Святого Лаврентия представлялась громадной суровой и бесплодной пустыней. Казалось, жизнь остановилась, особенно по вечерам, когда снег, как в этот день, просто сыпался с неба.

— Лучше идти в армию в начале весны, — вздохнул Гамелен, его сосед по казарме. — Я вот спешил отправиться в Европу ради того только, чтобы поколесить по белу свету, а застрял здесь. О чем ты думаешь, Дельбо?

— Ни о чем, — проворчал Тошан.

Он покривил душой. Отпуск был таким коротким! Он снова и снова перебирал в памяти чудесные часы, проведенные рядом со своими. Не раз у него возникало шальное желание покинуть гарнизон, сесть на первый же поезд, чтобы снова увидеть жену и детей, а главное, во что бы то ни стало добраться до их дома на берегу Перибонки. Ему не хватало леса, раскидистых деревьев, тишины нетронутой природы.

По сути, он ничего не понимал в этой войне, о которой твердили с утра до ночи. В Европе тоже свирепствовала зима, более лютая, чем обычно. Чужие страны, о которых он ничего не знал, вели кровопролитные сражения.

«Я совершил серьезную ошибку, — твердил он себе по ночам, страдая от бессонницы. — Я захотел стать солдатом в надежде, что буду сражаться за справедливость, за то, чтобы защитить свою семью, а мне, возможно, придется провести несколько месяцев в Квебеке. А Эрмин тем временем томится в одиночестве. Если бы меня, по крайней мере, отправили в Европу, я бы чувствовал, что от моей службы есть польза. Так нет же, каждая ночь усиливает ощущение полной пустоты, бездействия!»

Он мечтал о ней, о своей морской богине с гладкой и нежной перламутровой кожей. Разлука казалась ему почти нестерпимой.

— Эй, Дельбо, у тебя есть новости от твоей блондинки? — выкрикнул Гамелен.

— Да, от твоего Соловья? — пошутил другой солдат, крупный парень с бритой головой.

— Оставьте меня в покое!

Он получил весточку от Эрмин, письмо, дышавшее нежностью и потаенной страстью. Она сообщала ему о смерти хаски, который, по мнению Жослина, умер от болезни; рассказывала о том, чем занимаются Мукки, Мари и Лоранс. В Валь-Жальбере тоже очень холодно.

«У нас была ужасная снежная буря, — писала она. — Но меня она не напугала, я, скорее, испытала чувство безопасности, потому что мы действительно были отрезаны от мира. В те дни, когда стихия разгулялась, словно стремясь смести нас с лица земли, я пела, слушала пластинки и играла с нашими дорогими малышами. Мирей жарит столько блинов и оладий, что я растолстею. Любовь моя, я в отчаянии из-за смерти Кьюта. Думаю, что после твоего возвращения надо будет завести двух псов, таких же храбрых и верных, как Дюк и Кьют».

Эти строки озадачили Тошана. Он хорошо знал Эрмин, а потому задавался вопросом, почему она чувствовала себя в безопасности, когда была отрезана от всего мира. «В бурю она обычно нервничает, боится, что случится какая-нибудь неприятность».

— Дельбо, сыграешь с нами партию в кости? — спросил Гамелен.

— Нет, играйте без меня.

Тошан закурил сигарету. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на дорогих сердцу картинах, которые помогали ему переносить разлуку. Эрмин в черном бархатном платье в церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Ее чудесный голос, сияющие лица их детей. Кухня на авеню Сент-Анжель, елка с зажженной гирляндой, довольный смех Талы, склонившейся над томящимся на медленном огне рагу, безмятежные разговоры, рука жены в его руке. А ночью — их сплетенные тела, трепещущие от полного счастья — счастья любовного экстаза.

Неожиданно, после того, как он воскресил в памяти разноцветные воспоминания, он с удивительной четкостью увидел Киону. Она смотрела на него своими золотистыми глазами, и выражение ее лица было столь трагическим, что он заморгал и вытянулся на своей узкой походной кровати.

Сердце у него неистово колотилось. Тошан потряс головой. Стало зябко, его охватил неясный страх. «У меня действительно было такое впечатление, что она здесь, рядом со мной, — обеспокоенно размышлял он. — Должно быть, на мгновенье я заснул». Он долго приходил в себя, так его потрясло выражение отчаяния на лице сводной сестры.