Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 - Дмитрий Дашков

231. ЖАЛОБЫ НА П<ЕТЕР>БУРГ

В дымном городе душно,Тесно слуху и взору,В нем убили мы скучноЖизни лучшую пору.В небе — пыль либо тучи,Либо жар, либо громы;Тесно сжатые в кучи,Кверху кинулись домы;Есть там смех, да не радость,Всё блестит, но бездушно…Слушай, бледная младость,В дымном городе душно!

232. ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА К ВАМ

Я взглянул в ваш край счастливый,Вашим кланялся богам,Но узнал, что бес ревнивыйСтережет дорогу к вам:Всё беды без промежутка,Рвы и реки на пути,И от Медного не шуткаДо Бернова довезти!На извилистых дорожкахНи приметы, ни версты;То грозят на курьих ножкахДопотопные мосты,То пугает бес лукавыйБыть под горку на боку,То по горло переправойВас потешить чрез реку;Мнишь: аминь дороге тряской,Цель сердечная близка,—Глядь — опять перед коляскойЗмеем кинулась река,За деревней, с гору ростом,Лег горбатый домовой,Вдоль дороги черным мостомПерегнулся над рекой;Страх! опять по шею в водуПрямо кинешь лошадей,Бьешься час, не зная броду,В гору выедешь, и с нейНаконец блеснет желанный,Мирным стражем ваших мест,Колокольни деревяннойНа вечернем небе крест;Бес-проказник исчезает,Ободрился паладин,И над рощею всплываетМилый сердцу мезонин.

233. ВОСПОМИНАНИЕ («Друг того, чей взор тоскующий…»)

Друг того, чей взор тоскующийНе вздремнет на ложе сна,Звездной тверди гость кочующий,Солнце полночи, луна,Я люблю твой лик божественный,Но не греет он в ночи,И не властны тьмы торжественнойРазогнать твои лучи…Да, но есть еще сияние,Есть луна небес других:Там горит воспоминаниеБлаг утраченных моих.При звезде его негреющейИх душа распознает,Но ни искры пламенеющейС них на сердце не падет!

234. ВОРОН

Здорово, друг ворон, бездомный, бессонный,             Разумная птица моя!Сосед мой, мой ворон, мой гость благосклонный,             Прилет твой приветствую я.Зачем ты так близко к жилищу живого             И зорко так в очи глядишь?Иль вещую тайну из мира другого             Ты молча на сердце таишь?Всё знаю, друг ворон, вещун запоздалый:             Ты поздно подсел под окно,—Всё знаю, мой ворон, мне сердце сказало,             И сердце сказало давно!

235. ПУТЕШЕСТВЕННИК

Уж много лет как я, друг милый,             Оставя отчий дом,Побрел, влекомый тайной силой,             Неведомым следом.

След всё вился в дичи опасной,             Всё глубже впадал в лесИ вдруг над пропастью ужасной             Заглохнул и исчез.

И вдруг призванья глас желанный             Умолк в моей груди…Стою, седеет бор туманный —             И бездна впереди.

236. ПРИСТАВ ДОМА СУМАСШЕДШИХ К ПОСЕТИТЕЛЬНИЦЕ

Красавица, зачем нас посетила?Что в этот гроб тебя могло привесть?Придет пора, засыплется могила —Тогда приди, на свежем дерне сесть…Знакомы вы?.. Гляди смелее в очи:В них нет любви, но и укора нет;Ему слились, как привиденья ночи,Все образы, без красок и примет.Не бойся же, не вскрикнет, не узнает:Всмотрись в его бездонные глаза, —В них не земной теперь огонь пылает,В них не блеснет знакомая слеза.На пламени и козней и коварстваВ нем мир земной, перепылав, погас;Зато, царем заоблачного царства,Как гордо он теперь глядит на нас!

В. Н. ГРИГОРЬЕВ

Василий Никифорович Григорьев родился 25 января 1803 года в семье бедствующего петербургского чиновника. Одиннадцати лет был отдан в Петербургскую губернскую (будущую 2-ю) гимназию, которую окончил в декабре 1820 года. Из гимназии, отличавшейся рутинерством и бездарностью преподавателей, Григорьев вынес лишь чрезвычайно скудные сведения; однако он с благодарностью вспоминал впоследствии профессора русской словесности Н. Бутырского, который ободрил и поддержал первые поэтические опыты Григорьева — перевод из Оссиана «Гимн солнцу» и переложения псалмов. С начала 1820-х годов Григорьев начинает помещать в «Благонамеренном» свои стихи, преимущественно переводы из Салиса, Ламартина, Маттисона, Клопштока и др. Общение с Бутырским и товарищами по гимназии (в частности, П. Ободовским) вводит его в круг литераторов; одновременно Григорьев усиленно пополняет недостатки своего образования чтением и изучением языков. В 1821 году он поступает на службу в Экспедицию о государственных доходах, однако, несмотря на трудолюбие и исполнительность молодого чиновника, служебная карьера поначалу ему явно не удается. В декабре 1823 года уже получивший некоторую известность своими стихотворениями Григорьев избирается по представлению Рылеева членом Вольного общества любителей российской словесности.

Литературно-общественная позиция Григорьева в это время складывается под непосредственным влиянием декабристского крыла Общества; в его творчестве этих лет преобладающая роль принадлежит гражданским мотивам. По-видимому под воздействием Рылеева и Ф. Глинки, он возвращается к псалмодической лирике, используя библейскую образность для создания ораторских инвектив, насыщенных гражданским содержанием в духе аллюзионной декабристской поэзии («Падение Вавилона», 1822; «Чувства плененного певца», 1824; «Жалобы израильтян», 1824); характерно и обращение его к теме новгородской вольности («Берега Волхова», 1823) и наиболее героическим эпизодам русской истории («Нашествие Мамая», 1825); в том же русле декабристской литературной традиции идет и его известное стихотворение «Гречанка» (1825), наряду с «Грецией» Туманского один из наиболее значительных в литературе 1820-х годов откликов на греческое восстание. Весной 1825 года Григорьев впервые посещает Кавказ; «кавказская тема» с этого времени становится одной из важных в его творчестве.

Ни восстание 14 декабря, ни следствие по делу декабристов не коснулись Григорьева; однако еще в 1828 году в «Северных цветах» он печатает «Сетование» — одно из лучших своих стихотворений, проникнутое ощущением гражданской скорби и, несомненно, связанное с недавними событиями. Григорьев сохраняет и расширяет литературные связи: с Гречем и Булгариным (в «Сыне отечества» и «Северном архиве» он печатается еще в 1830-е годы), с Измайловым; в кружке Дельвига он знакомится с Пушкиным; у Булгарина (в 1826 году) — с Грибоедовым. В апреле 1828 года Григорьев отправляется в длительную служебную командировку на Кавказ; здесь он встречается со ссыльными А. Бестужевым и В. С. Толстым и присутствует на обеде по случаю свадьбы Грибоедова; в 1829 году он же первым встретил тело убитого Грибоедова, о чем рассказал в одном из своих очерков. Посетив Грузию, Нахичевань, Пятигорск, составив обозрения Нахичеванской провинции, персидской границы и торговли в Закавказском крае, Григорьев в конце декабря 1830 года вернулся в Петербург, с репутацией авторитетного знатока экономики и статистики. В 1832–1835 годах он постоянно находится в разъездах по служебным поручениям — в Олонецкой и Архангельской губерниях, в Пскове, на Украине, в Прибалтике, в Крыму[169]. Путевые впечатления проецируются в его поэзию, в частности «восточной темой», разрабатываемой, однако, в духе традиционной для романтической поэзии 1830-х годов «ориентальной» экзотики. Из стихов Григорьева исчезают общественные мотивы; происходит и смена жанровых форм. Он культивирует романс, лирический монолог, философско-дидактическую балладу; поэтика его приобретает черты «бенедиктовской» напряженности и мелодраматизма, однако без бенедиктовских крайностей. Стихотворения Григорьева 1830-х годов не выделяются как сколько-нибудь заметное и оригинальное явление и представляют интерес главным образом как факт эволюции поэтического стиля.