Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

Вспоминается реплика пушкинского Алеко: «И что ж? Земфира неверна! / Моя Земфира охладела!» («Цыганы»). Похожие чувства испытывает лирический персонаж Брюсова: «Не все ль равно, была ль ты мне верна? / И был ли верен я, не все равно ли?» («Неизбежность», 1909).

18.21 Старость и верность накладывают на рожу морщины… —

Парафраз максимы Монтеня: «Старость налагает морщины не только на наши лица, но в еще большей мере на наши умы, и что-то не видно душ – или они встречаются крайне редко, – которые, стараясь, не отдавали бы плесенью и кислятиной» («Опыты», кн. 3, гл. 2).

18.22 …вся она соткана из неги и ароматов. Ее не лапать и не бить по ебалу – ее вдыхать надо. —

Ебало (нецензур.) – лицо. Ближайшие «ароматические» ассоциации с «алкогольным» привкусом вызывают похожие друг на друга женские образы Брюсова:

Она прошла и опьянилаТомящим сумраком духовИ быстрым взором оттенилаВозможность невозможных слов.

Сквозь уличный железный грохотИ пьян от синего огня,Я вдруг заслышал жадный хохот,И змеи оплели меня.

(«Прохожей», 1901)

И Блока:

И медленно, пройдя меж пьяными,Всегда без спутников, одна,Дыша духами и туманами,Она садится у окна.

(«Незнакомка», 1906)

18.23 Я как-то попробовал сосчитать все ее сокровенные изгибы, и не мог сосчитать – дошел до двадцати семи… —

У Кузмина лирический герой, стремящийся к негам и Эдему, считает родинки на теле возлюбленного:

Девять родинок прелестныхПоцелуями считаю,И считая, я читаюТайну, слаще тайн небесных.<…>Так по лестнице небесной,Четки нег перебирая,Я дверей достигну раяКрасоты твоей чудесной.То ли родинка восьмаяМне милей всего на свете,Слаще тени в теплом лете,И милей, чем ветер мая.А дойду я до девятой, —Тут уж больше не считаю…Только таю, таю, таю,Нежным пламенем объятый.

(«Девять родинок прелестных…», 1914)

«Сокровенные изгибы» женского тела справедливо возводятся Ю. Левиным к изгибу тела Грушеньки из романа Достоевского «Братья Карамазовы» (Левин Ю. Классические традиции в «другой» литературе. Венедикт Ерофеев и Федор Достоевский // Литературное обозрение. 1992. № 2. С. 45), о которых Дмитрий Карамазов говорит: «Я говорю тебе: изгиб. У Грушеньки, шельмы, есть такой один изгиб тела, он и на ножке у ней отразился, даже в пальчике-мизинчике на левой ножке отозвался» (ч.1, кн. 3, гл. 5); «…в любви его к этой женщине заключалось нечто гораздо высшее, чем он сам предполагал, а не одна лишь страстность, не один лишь „изгиб тела“» (ч. 3, кн. 8, гл. 3); «…меня только изгибы инфернальные томили…» (ч. 4, кн. 11, гл. 4).

Однако в русской классике есть и непосредственно «сокровенные изгибы». У А. Блока:

Пять изгибов сокровенныхДобрых линий на земле.К ним причастные во мглеПять стенаний вдохновенных.

(«Пять изгибов», 1901)

18.24 C. 39. …так забалдел от истомы… —

Прямо как Ахматова, у которой есть признание: «О, такой пленительной истомы / Я не знала до сих пор» («Синий вечер. Ветры кротко стихли…», 1910).

18.25 Но красивее всего у нее предплечья, конечно. В особенности, когда она поводит ими… —

Предплечье – часть руки от кисти до локтя. «Поводить», по-русски, можно только плечами; у Брюсова – о труженицах борделя: «Ходят и дерзко поводят плечами…» («В публичном доме», 1905). То есть здесь в очередной раз проявляются Веничкины способности к каламбурам, игре слов и т. д.

Подобное внимание к движению предплечий и их участию в любовных забавах проявлял в свое время Пастернак: «Шуми и ты же вечно мне, / О плещущее ты предплечье» («Я найден у истоков щек», 1913). У него же: «Я рос, и вот уж жар предплечий / Студит объятье орла» («Я рос. Меня, как Ганимеда…», 1913, 1928).

18.26 Давай, давай всю нашу жизнь будем вместе! Я увезу тебя в Лобню… —

Лобня – поселок и железнодорожная станция на севере от Москвы. Упоминание именно о Лобне не случайно: в 1969 г. Венедикт Ерофеев работал там в составе бригады кабельщиков (Авдиев И. [О Вен. Ерофееве]. С. 105).

18.27 …я облеку тебя в пурпур и крученый виссон… —

Пурпур – ткань (обычно шерстяная или шелковая) пурпурного, то есть ярко-красного, цвета (иногда, впрочем, темно-красного). Крученый виссон – тонкая, очень дорогая ткань, применялась для изготовления одежды древних царей и жрецов.

В целом намерение Венички восходит к Библии. Например, одно из повелений Господа Моисею звучит так: «И сделал наперсник искусною работою, такою же работою, как ефод, из золота, из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и из крученого виссона» (Исх. 39: 8; см. также 26: 1, 26: 31, 26: 36, 27: 9, 27: 16 и т. д.). В пурпур и виссон одеты некоторые женские персонажи Ветхого Завета, в частности добродетельная жена: «Она делает себе ковры: виссон и пурпур одежда ее» (Притч. 31: 22). Встречается в Библии и собственно «облечение в виссон»: «И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый» (Откр. 19: 14), в том числе и в крученый: «Облек его одеждою святою из золота и гиацинтовой шерсти и крученого виссона художественной работы» (Сирах. 45: 12).

В данном же, романтическом, контексте уместно вспомнить Эразма Роттердамского: «Права греческая пословица: обезьяна всегда останется обезьяной, если даже облечется в пурпур. Так и женщина вечно будет женщиной, иначе говоря дурой, какую бы маску она на себя ни нацепила» («Похвальное слово Глупости», гл. 17).

18.28 C. 39–40. …я подработаю на телефонных коробках… —

То есть займусь дополнительной работой по установке на телефонных линиях распределительных блоков (подстанций).

18.29 C. 40. …а ты будешь обонять что-нибудь – лилии, допустим, будешь обонять. —

В Ветхом Завете «обоняние» – прерогатива Господа: «И обонял Господь приятное благоухание» (Быт. 8: 21); «Города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши, и не буду обонять приятного благоухания жертв ваших» (Лев. 26: 31).

Однако обоняют и лирические герои некоторых поэтов, например Кузмина: «И я, поверь, привстав на лапах, / Расширив ноздри, уши, рот, / Небесный обонял бы запах…» («Мими-собачка», 1918). У Ахматовой указывается, что можно обонять «свежих лилий аромат» («Тот же голос, тот же взгляд…», 1909).

18.30 …она – молча протянула мне шиш. Я в истоме поднес его к своим ноздрям, вдохнул и заплакал:

– Но почему?.. почему?

Она мне – второй шиш. Я и его поднес, и зажмурился, и снова заплакал:

– Но почему? – заклинаю – ответь – почему???

Вот тогда-то и она разрыдалась и обвисла на шее:

– Умалишенный! ты ведь сам знаешь, почему! сам – знаешь, почему, угорелый!

И после того – почти каждую пятницу повторялось все то же: и эти слезы, и эти фиги. —

Обращение к истеричным героиням Достоевского, изводящим страдающих поклонников непредсказуемым поведением. Так неуравновешенная, импульсивная Грушенька разговаривает с Алешей с тем же надрывом и упоминает шиш:

«Неистовая я, Алеша, яростная. Сорву я мой наряд, изувечу я себя, мою красоту, обожгу себе лицо и разрежу ножом, пойду милостыню просить. Захочу и не пойду я теперь никуда и ни к кому, захочу завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все деньги его, а сама на всю жизнь работницей поденной пойду!.. <…> Сделаю, сделаю, сейчас могу сделать, не раздражайте только меня… а того прогоню, тому шиш покажу, тому меня не видать» («Братья Карамазовы», ч. 3, кн. 7, гл. 3).

18.31 Я в истоме… —

Веничкин лексикон (изнеможение, истома, царица) концентрируется в одной строфе Сологуба:

В изнеможении, в истомеПешком плетется Дон-Кихот.Он знает, что в хрустальном домеЦарица Дон-Кихота ждет.

(«Кругом насмешливые лица…», 1921)

18.32 …сегодняшняя пятница – тринадцатая по счету. —

И потому «обернется не в радость» (см. 15.2) и станет роковой.

19. Черное – Купавна

19.1 C. 40. Купавна —

железнодорожная платформа в одноименном дачном поселке на магистрали Москва – Владимир. Уже после Веничкиной поездки, в 1980-х гг., на перегоне Черное – Купавна появилась еще одна остановка – платформа Заря.

19.2 …ты одинок и непонят? —

Как один из поэтических адресатов Андрея Белого: «Поэт – ты не понят людьми…» («Поэт – ты не понят людьми…», 1903). Если учесть, что Веничка – еще и философ, вспоминается и Бердяев: «Философ может быть более всех приобщен к соборному, вселенскому разуму, но он может быть одинок и не понят среди людей, разобщенных с этим разумом и потому отвергающих общеобязательность его дела» («Смысл творчества», гл. 1).