Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17.6 C. 36. …не девушка, а баллада ля бемоль мажор! —
Паперно с Гаспаровым усматривают в «балладе ля-бемоль мажор» анаграмму нецензурного слова «блядь» (Паперно И., Гаспаров Б. «Встань и иди». С. 396). В сочетании с белыми/белесыми тонами (см. 14.6) вспоминается один из объектов поклонения Пастернака:
Я люблю тебя черной от сажиСожиганья пассажей, в золеОтпылавших андант и адажий,С белым пеплом баллад на челе.
(«Скрипка Паганини», 1916)
В истории музыки самой известной балладой, написанной в тональности ля-бемоль мажор, является Баллада № 3 (1840–1841) – 47-й опус Фредерика Шопена.
17.7 Стервоза —
(от «стерва») – человек с мерзким характером, необязательно женщина; ср., например, у современника Ерофеева: «Ать, стервоза, как извивается!» (Г. Владимов. «Большая руда», 1960).
Называние возлюбленной стервой характерно для лирических героев некоторых поэтов, например Есенина (см. 17.9) или для Евтушенко, который, как и Веничка, заставляет женщину производить всякие сладострастные телодвижения:
Она была первой, первой, первойкралей в архангельских кабаках,Она была стервой, стервой, стервойс лаком серебряным на коготках.<…>Что же молчишь ты? Танцуй, улыбайся!..
(«Баллада о стерве», 1965)
17.8 Волхвование —
колдовство, чародейство. Это существительное входит в лексикон поэтов. Например, Сологуб писал: «Что меня в голубой тишине / Волхвования ждут…» («Не понять мне, откуда, зачем…», 1896), а у Гумилева есть «ночь волхвований» («Сон Адама», 1910); также у Верлена (в переводе Сологуба) читаем: «И милых плеч очарованье, / И волхвование колен…» («Я не люблю тебя одетой…»).
17.9 …откуда она взялась, эта рыжая сука? <…> Ну так что же, что «сука»? Зато какая гармоническая сука! —
Грубое определение любимой женщины как «суки» вызывает ассоциации с известным кабацким стихотворением Есенина, где адресат называется не только сукой, но и стервой:
Сыпь, гармоника. Скука… Скука…Гармонист пальцы льет волной.Пей со мною, паршивая сука,Пей со мной. <…>Я средь женщин тебя не первую…Немало вас,Но с такой вот, как ты, со стервоюЛишь в первый раз. <…>К вашей своре собачьейПора простыть.Дорогая, я плачу,Прости… прости…
(«Сыпь, гармоника. Скука… Скука…», 1922)
На Есенине, впрочем, здесь круг не замыкается. В классической диссидентско-блатной песне Юза Алешковского поется: «С кем ты, сука, любовь свою крутишь, / с кем дымишь сигареткой одной?..» («Окурочек», конец 1950-х – начало 1960-х гг.).
У Аксенова есть: «Он не мог двинуться с места, не мог сказать ни единого слова, <…> а она хохотала как безумная. Смех ее был очень обидным, смех сучки, иначе не назовешь. Сучка, сучка такая, думал он, но ничего не мог сказать» («Ожог», 1975).
17.10 C. 36. …какая гармоническая сука! —
Прилагательное «гармонический», в отличие от «гармоничный», используется в речи, в том числе и литературной, не очень часто. Тем не менее обнаруживается у многих поэтов: к примеру, у Пушкина есть «гармоническая роза» («Ел. Н. Ушаковой», 1829); у Тютчева – «гармонические орудия» («Ю. Ф. Абазе», 1869); у Фофанова – «гармонические грезы» («Блуждая в мире лжи и прозы…», 1887); у Брюсова – «гармонический шум» («После ночи бессонной…», 1895); у Бальмонта – «гармонические пиры» («Кинжальные слова», 1899); у Блока – «мой гармонический язык» («Они звучат, они ликуют…», 1901).
17.11 И может ли в Петушках быть что-нибудь путное?
– Может! – говорю я вам, и говорю так громко, что вздрагивают и Москва, и Петушки. – В Москве – нет, в Москве не может быть, а в Петушках – может! —
В Новом Завете один из первых апостолов Филипп сообщает простоватому Нафанаилу: «„…Мы нашли Того, о Котором писал Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета“. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот, подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства. <…> Нафанаил отвечал Ему: Равви! Ты – Сын Божий, Ты – Царь Израилев» (Ин. 1: 45–47, 49). Здесь же Иисус начинает общаться с Ангелами Божиими в присутствии апостолов (Ин. 1: 51).
Также в противопоставлении Москвы Петушкам можно усмотреть здесь аналогию с противопоставлением города-блудницы Вавилона Новому Граду Иерусалиму в Откровении Иоанна Богослова.
17.12 В Петушках… птичье пение не молкнет. —
Аллюзия на Тютчева: «В лесу не молкнет птичий гам…» («Весенняя гроза», 1828, начало 1850-х гг.).
17.13 …и в этот день, ровно двенадцать недель тому назад, были птички и был жасмин. А еще был день рождения… И еще – была бездна всякого спиртного… И было все, что может пожелать человек, выпивший столько спиртного… <…> А еще – было два мужичка, и были три косеющих твари… Больше как будто ничего не было. —
Паперно и Гаспаров справедливо считают, что этот период построен под Бунина (Паперно И., Гаспаров Б. «Встань и иди». С. 398):
«И как удивительно, что все это было когда-то и у меня! Москва, Пресня <…> деревянный мещанский домишко – и я, студент, какой-то тот я, в существование которого теперь уже не верится <…> И это было. Дочь какого-то дьячка в Серпухове, бросившая там свою нищую семью, уехавшая в Москву на курсы… <…> я поднимался на деревянное крылечко <…> Я кидался целовать ее <…> и мы бежали наверх. <…> Я бросал куда попало шинель, картуз и брал ее к себе на колени <…> Были эти слабые, сладчайшие в мире губы, были от избытка счастья выступавшие на глазах горячие слезы, тяжкое томление юных тел <…> Что еще помню? Помню, как весной провожал ее на Курском вокзале <…> Помню, как наконец она взобралась в сенцы одного из них [вагонов поезда] <…> Больше ничего не помню. Ничего больше и не было» («В одной знакомой улице», 1944).
Отмечу попутно в этом небольшом бунинском рассказе, помимо стилистического сходства, концентрацию реалий и мотивов «Москвы – Петушков»: 1) эротическая аура, совпадающая с атмосферой комментируемой главы поэмы, на фоне убогого интерьера; 2) простой и искренний провинциал в Москве (у Бунина героиня из Серпухова); 3) роковой отъезд с Курского вокзала (у Бунина с этим отъездом героини заканчивается скоротечный роман с рассказчиком); 4) наличие музыкального лейтмотива всего происходящего (песня на стихи Якова Полонского, давшая название рассказу); 5) парижская тема (герой Бунина вспоминает о своем любовном приключении, находясь в Париже, в мезонине).
17.14 C. 36. …ровно двенадцать недель тому назад… —
См. 18.32, 37.16.
17.15 …разбавлял российскую жигулевским пивом… —
То есть делал «ерша» (см. 19.28).
17.16 Прозревал. —
Лексикон Венички уходит своими корнями в русскую поэзию. Данный глагол, например, обнаруживается в начале одного из текстов Блока, где с ним соседствуют и другие лексемы и образы (ангел, суета, немотствовать, изнемочь), используемые героем «Москвы – Петушков»:
Когда я прозревал впервые,Навстречу жаждущей мечтеЛучи метнулись заревыеИ трубный ангел в высоте.
Но торжества не выносилаПустынной жизни суета,Беззубым смехом исказилаВсе, чем жива была мечта.
Замолкли ангельские трубы,Немотствует дневная ночь.Верни мне, жизнь, хоть смех беззубый,Чтоб тишине не изнемочь!
(«Когда я прозревал впервые», 1909)
Встречается глагол «прозревать» и у других поэтов. У Фета: «И как-то странно порой прозревая…» («Измучен жизнью, коварством надежды…»); и его «эхо» у Кузмина: «Я вижу странно, прозревая, / Как алость нежно-заревая / Румянит смутно зыбкий стан…» («„Люблю“, сказал я, не любя…», 1907).
17.17 О, рыжие ресницы, длиннее, чем волосы на ваших головах! —
Сравнение параметров чего-либо с «волосами на голове» встречается в Библии: «Ибо окружили меня беды неисчислимые; постигли меня беззакония мои, так что видеть не могу: их более, нежели волос на голове моей» (Пс. 39: 13); «Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей» (Пс. 68: 5). Попутно замечу, что рыжий цвет ресниц Веничкиной любовницы напоминает о ее сходстве с рыжей Суламифью: «волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями» (Песн. 7: 6).
17.18 C. 37. О, колдовство и голубиные крылья! —