Искушение чародея(сборник) - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Командной силы в его голосе было столько, что участники безобразия немедленно поднялись с пола.
– Вот, – сказал виновато Жорик, протягивая хозяину отвоеванный у кота камень. – На полу валялось. Я подумал, может, нужное чего… извините.
Станислав Аркадьевич посмотрел на Гришу и тот виновато опустил глаза. Ведь это по его вине случились безобразия. На его присмотр была оставлена квартира. И вот. У буфета стекло треснуло, весь пол в грязных следах. Непорядок.
– Извините, – пробормотал Гриша, – я не смог их остановить…
– В холодильнике есть лед. Приложи к глазу; а вы, Антон Савельевич? Что это вы устроили? Что за безобразие?
– Я… я услышал шум… хотел пресечь… все-таки могло пострадать такое… все же живая вода, которую вы производите, представляет научную ценность… а вдруг бы что случилось… – он сбился.
– Вы же ученый. Какая живая вода? Это ненаучно, сами говорили.
– А параллельные миры? А… а карп?
– Какие параллельные миры? Подумайте сами. Где вы их видите?
– Но машинка… я бы смог доказать…
Поняв, что проболтался, Антон Савельевич смолк.
– Машинка? «Зингер» двадцать третьего года выпуска, рабочая модель. Неплохо, кстати, шьет. И вы собирались с этим изделием предстать перед коллегами? И рассказывать про живую воду? Ну посмотрите на ситуацию со стороны. В лучшем случае, ученые покрутят пальцем у виска. В худшем – вызовут «неотложку».
Горошкин представил себя со стороны и чуть не заплакал. Хорош бы он был – со швейной машинкой на ученом совете.
– А вы? – взгляд хозяина переместился на исцарапанного в кровь аптекаря. Жорик шмыгнул носом на манер первоклассника. Ему было плохо и больно. И очень, очень неудобно.
– Я? Просто зашел. Поговорить. Я много про вас слышал…
– Врет он! – обрадованно воскликнул Горошкин. – Он себе все хотел захапать, и Машинку, и камни. И производить живую воду в промышленных количествах!
– Глупости, – смутился Жорик. – Вот, спросите у молодого человека.
Гриша как раз вернулся в комнату.
– Да, он, кажется, хотел с вами поговорить.
– Ну-ну. – Взгляд Станислава Аркадьевича стал еще более печальным. – А зачем же вы у кота игрушку отняли?
– Я думал, может, это нужное что-то…
Щеки Жорика залились краской.
«Кепка», не дожидаясь, когда его начнут расспрашивать, заговорил сам:
– А че сразу я? Это вот он! – толстый палец уперся в побитого Горошкина. – Он нас нанял, чтобы, значит, Машинку… эту вот… забрать и к нему перевезти…
– Кругом предатели, – прошептал Горошкин.
Тихо, но все услышали.
– Ох, – побледнел вдруг Гриша, – а Танюшка-то! Она за полицией побежала, а за ней их второй выскочил…
Оба, и журналист, и хозяин квартиры, сорвались в коридор, но никуда бежать уже было не надо. Дверь открылась, за ней стояла гордая Таня и два человека в форме.
Она представила:
– Познакомьтесь, это мой отчим, дядя Слава. А это его друг дядя Иван. Они в полиции работают!.. Эх, жалко, лысый сбежал.
– Сбежал? – удивился Станислав Аркадьевич.
– Ну, да. Я его на выходе дверью приложила, он в снег бухнулся. Грохот был! Но пока домой бегала, он, наверное, очухался и уполз.
– Ну проходите. – Станислав Аркадьевич впустил новых знакомых в комнату.
И тут все увидели, что Горошкин стоит возле машинки и злорадно улыбается.
– Сейчас крутану! – крикнул он. – Я псих, отойдите на безопасное расстояние!
– Отойдите, – обеспокоился Станислав Аркадьевич. – Не ровен час, крутанет. Я не могу предположить последствия.
– Почему? – удивился Гриша. – Сами же говорили, проницаемость – односторонняя. Ну, напустит воды… так пол-то все равно мыть.
– Эй, – быстро заговорил изобретатель. – Отпусти ручку! Я эту штуку перенастроил. Слышишь? Она недоделана! Можешь ведь пропасть, дурья твоя голова!
– Это блеф! – азартно воскликнул Горошкин и все же сделал то, что собирался. Машинка застрочила, аккуратно, стежок к стежку сшивая миры. Силуэт Горошкина замерцал, начал таять. А на его месте, в луже мутной воды стало проявляться нечто крупное и серое.
– Тюлень! – опознала Таня новое действующее лицо. – Какой милый! Тюленьчик!
– Двусторонняя проницаемость! – воскликнул Гриша. – У вас получилось!
– Говорил же, не успел доделать! – всплеснул руками Станислав Аркадьевич.
– Е! – ухнул «Кепка». – В тюленя превратился! Не надо меня в тюленя! Только не в тюленя! Лучше в полицию!
Жорик, пока все отвлеклись, попытался пробраться в прихожую, но бдительные полицейские не допустили.
– А куда мы его теперь? – Таня попыталась подойти к зверю, но тот испуганно закричал и отступил к стенке. – Он же совсем дикий!
– Может, в дельфинарий? А как быть с Горошкиным? Нельзя же его там оставлять? – Гриша сказал это, а потом подумал, может, было бы и неплохо.
– Ой! Нельзя! – Тане стало жалко доцента, попавшего к тюленям. – Надо его вернуть.
– Выход один. – Станислав Аркадьевич посмотрел на мокрого зверя внимательно и печально. – Придется учить его пользоваться швейной машинкой!
Горошкин за сутки не сдвинулся с места. Кругом были тюлени, много, много тюленей. Они лежали так тесно друг к другу, что Антон Савельевич боялся пошевелиться, чтобы не потерять свой кусочек свободного пространства. Именно благодаря этому его и удалось вернуть живым и почти невредимым.
Станислав Аркадьевич за вечер устранил все недоделки, а Вафля, как назвали тюленя, оказался скотиной сообразительной, и уже на следующий день смог мордой крутануть ручку «Зингера». Дело не обошлось, конечно, без привязывания к ручке сырой рыбы, зато с тридцать третьей попытки она уверенно сдвинулась с места. Этого оказалось достаточно.
Мокрый и жалкий, в слегка пожеванном плаще, доцент сидел в углу комнаты и таращился на окружающих.
– Тюленьчик был лучше, – безжалостно констатировала Татьяна. – Он добрый был. И покладистый.
Станислав Аркадьевич накапал гостю валерьянки, дал сухую куртку и выставил вон. Без всякой жалости. А сам приступил к последовательному демонтажу Машинки.
– Зачем? – чуть не со слезами спросил Гриша. – Это же такое… такая…
– Вот именно, что оказалось – ни за чем! Кому в нашем мире понадобилась моя машинка? Авантюристам и бездельникам! Да и тем – никакой пользы, один ущерб.
– Но… как же живая вода?
– Камни-то у нас остались. Исследуем, проанализируем. Научимся сами делать. Не хуже природных. А за машинку ты не переживай. У меня появилась новая мысль. Думаю, нам под силу реализовать идею телепортации.
– Как?
– А вот так. Тюлень-то был наш. Земной. Настоящий.
Алексей Волков. Билет
– А что у тебя в руке? – спросила Ксения, глядя на пачку долларов.
– Это так, доллары. – Удалов протянул жене деньги.
– Дожили, – сказала Ксения и заплакала.
Кир Булычев. Надо помочь
Казалось, что время давно истекло, и напряженное ухо ловило радостное треньканье звонка, но в коридоре царила неправдоподобная тишина – ни хлопанья дверей, ни шумного топота, и тогда Славка не выдержал и скосил взгляд на часы. Вопреки ощущениям до конца урока оставалось семнадцать минут. Рука Василия Иннокентьевича вновь скользила по списку, и весь класс застыл в тревожном ожидании, которое можно было бы озвучить четырьмя словами: «Лишь бы не меня!»
– Итак, кто у нас давно не отвечал? – учитель словно чувствовал состояние ребят и специально тянул время.
Тридцать пар глаз упорно смотрели в сторону, стремясь показать, что в помещении никого нет. Но Василий Иннокентьевич преподавал около двадцати лет, и доказать свое отсутствие ученики не сумели.
– Рыжиков, – вздох облегчения, как шелест листвы при внезапном порыве ветра, вырвался из двадцати девяти легких.
Славка медленно – вдруг передумает? – поднялся из-за парты и застыл.
– Можно с места, – учитель с легким интересом рассматривал ученика.
Остатки надежды стремительно улетучились, и следом за ними начало быстро таять самообладание. В голове настойчиво вертелось: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?» Надо сказать, на редкость не к месту. Василий Иннокентьевич преподавал не литературу или историю, а физику, и там не было места былым сражениям и их красочным литературным описаниям. Диким усилием воли Славка попытался сосредоточиться, и кто-то словно милостиво сменил пластинку: «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Но и этот стишок никуда не годился, и Рыжиков об этом прискорбном факте смутно догадывался. Затравленный взгляд скользнул по просветленным лицам товарищей, по обложке закрытого – хоть бы одним глазком взглянуть! – учебника, и догадка переросла в уверенность. Пифагор был ни при чем. Славка теперь это точно знал. Не знал он лишь то, что требовалось сейчас изложить Василию Иннокентьевичу, изложить точно и ясно, без двусмысленных толкований. В сознании стала вырисовываться мысль о величайшей несправедливости, в силу которой он, даже не читавший заданного материала, должен растолковать неведомое учителю, то есть тому, который и так прекрасно знает всю школьную программу. Но учитель о несправедливости, видимо, не догадывался и уже начал проявлять признаки нетерпения.