Русский флаг - Александр Борщаговский

Пришел Гаврилов. На эскадре спустили сигнальные флаги. Завойко повернулся к Пастухову:

- Передайте Ивану Николаевичу: непосредственная угроза миновала, неприятель отложил приготовления. Пока намерения неприятеля не выяснятся определенно, я приказал разбить стрелков на три партии. Крупной партии, в сто штыков, назначаю место на берегу между Кошечной батареей и Красным Яром. Скрываясь в кустарнике, эта партия сможет оказать содействие Попову и в случае необходимости прийти на помощь порту и главной батарее. Вторая партия остается здесь, при мне, маскируясь в восточной отлогости Сигнальной горы. Третья - в городе, для тушения пожаров. До начала действий противника нет никакой возможности составить более подробную диспозицию. Идите.

- Всё? - Пастухов мешкал с уходом.

- Ах да, еще Арбузов! - вспомнил Завойко. - Что ж, я согласен, пусть Иван Николаевич берет этот грех на душу.

- Как быть с резервными запасами пороха? - спросил мичман. - В каких количествах распределять их по батареям?

- Порох пока останется на "Авроре". Сейчас трудно предвидеть, где он понадобится больше всего, а где может оказаться обузой... Мы подвезем запасные картузы во время сражения.

Пастухов умчался в сторону Перешеечной батареи. Оттуда через седловину легче пройти к песчаной отмели, где его ждала одна из шлюпок "Авроры".

На Сигнальной батарее шумно, оживленно. В отлогости горы оборудована походная кухня, возле нее орудуют Харитина и еще одна девушка, вызвавшаяся вместе с Харитиной помогать артиллеристам. Девушки разливали в матросские миски щи с солониной. Рядом выдавались положенные на обед две трети чарки белого вина, и все это вместе - миновавшая тревога, присутствие девушек, обед и водка - возбуждало матросов, вызывало смех и шутки.

Вот кто-то из матросов, опрокинув чарку, высоко подбросил ее, поймал в воздухе и, взбежав на бруствер, закричал в сторону неприятеля:

- Добро пожаловать, непрошеные гости, лежать вам на погосте!

Батарея ответила ему дружным хохотом.

Из-за скалы показались Гаврилов и Завойко. Шутник хотел было спрыгнуть с бруствера, но заметив что-то вдали, лихо отрапортовал, будто специально для этого и забрался на укрепление:

- Ваше благородие, в море вижу парус... Виноват, не в море, в заливе!

Гаврилов быстро взошел на вал и, посмотрев в трубу, доложил Завойко:

- Плашкоут Усова возвращается из Тарьинской бухты... Неприятель спускает с ростров катера и баркас...

Завойко, обойдя платформы бомбических пушек и левый фас батареи, вышел на каменистую площадку.

Сигналить Усову об опасности поздно.

Ветер стихал, и было заметно, как повисал парус тяжело нагруженного плашкоута. Гребные катера и баркас, каждый с флагом на корме, шли навстречу плашкоуту, охватывая его полукольцом. Экипажи неприятельских судов высыпали на палубы и толпились у сеток, наблюдая за неравной борьбой.

Обед забыт. Артиллеристы - их было на батарее со всей прислугой больше шестидесяти - сгрудились на площадке перед бруствером и на валу. Увидев, что батарея опустела, Харитина поднялась на бруствер, пробуя ногой прочность земляной насыпи. Едва она поровнялась с матросом Иваном Поскочиным, как он закричал:

- Братцы, это же плашкоут! Там Семка Удалой!

- И Ехлаков! - вспомнил кто-то.

- А Зыбин?! Земляка-то забыли!..

Толпа зашумела, заговорила, заволновалась, как будто их возбужденные движения на Сигнальной горе могли помочь людям на плашкоуте.

Харитина вздрогнула, услыхав имя Семена. Она застыла на возвышении, наблюдая, как цепочка вражеских катеров смыкалась вокруг знакомого плашкоута.

Парус бесцельно болтался на мачте плашкоута. Наступил штиль, как и во все эти последние дни после полудня. Двигаться можно только на веслах, но плашкоуту, нагруженному четырьмя тысячами штук кирпича, невозможно уйти на веслах от легких гребных катеров.

- Вот так Зыбин! - махнул рукой старый матрос с проседью в усах. - По последнему году служит, а, кажись, в железа угодил.

- Землю ехал смотреть, - пропел насмешливый тенорок. - Под хутор, стал быть, себе...

- Ишь ты! А вона беда какая вышла!

- Беда окольными путями ходит!

Птичий, настороженный профиль Поскочина оживился. Он повернулся к Афанасию Харламову.

- Семен не дастся! - он смотрел пристально, не мигая. - Ни-ни...

- Что ж ему, кирпичами воевать? - усомнился тенорок.

- А хоть и кирпичами... - Поскочин удивленно поднял неприметные стелющиеся бровки и продолжал с каким-то ожесточением: - Хоть зубами... Семен тако-о-й...

В эти короткие слова было вложено столько нежности и веры в Семена, что Харитине захотелось броситься к остроносому матросу и заплакать, прижавшись к его груди.

Неприятельские катера окружили плашкоут и, взяв на буксир, повели его к эскадре. С Сигнальной горы все это представлялось условленной и забавной игрой; никакой борьбы, никакого сопротивления, все разыграно, точно по нотам.

- Гляди! - воскликнул неуемный, пронзительный тенорок. - Мыши кота хоронят!

Действительно, семь катеров, держась в кильватерной колонне, вели на буксире плашкоут, по бокам которого тоже плыли катера, а замыкал шествие вооруженный баркас. И все это расцвечено флагами, белыми панталонами и яркими куртками гребцов.

В возбужденной гул батареи ворвался плач Харитины. Она голосила громко, горестно, как когда-то ее земляки, предававшие земле родных, умерших от черной болезни. Девушка плакала, не скрывая своего горя, не стыдясь слез.

II

Депуант, все еще потрясенный самоубийством Прайса, предложил Никольсону допросить пленных и по возможности склонить их к переходу на службу соединенной эскадре. Это могло иметь известный моральный эффект. Депуант заперся в каюте, но и закрыв глаза он видел перед собой распростертое тело контр-адмирала. Еще вчера оно казалось ему таким завидно сильным, собранным, долговечным...

Пленных выстроили на шкафуте "Пика". Жена Усова с двумя сыновьями сидела на куче снастей.

Переводчиком был лейтенант Лефебр, француз, командовавший взятием плашкоута. Он прожил несколько лет в Петербурге, с отцом, который состоял в каких-то незначительных чинах при французском посланнике. И хотя в том кругу, в котором вращался его отец, даже русские предпочитали французский язык родному, предприимчивый юноша, поклонник горничных и непременный посетитель всех злачных мест Петербурга, с грехом пополам научился русскому языку.

Кисти пленных были сжаты наручниками. Зыбин и Ехлаков поддерживали искалеченное тело Удалого. Он, как и предполагал Поскочин, долго отбивался от врагов тарьинскими кирпичами. Матросам приказали взять русских живьем, и, исполнив это, храбрецы в синих куртках злобно набросились на упрямого русского бомбардира. Левый глаз Семена скрылся под темной кровавой опухолью. Здоровым глазом он угрюмо посматривал на толпу английских матросов и морских солдат.

- Кто такие? С каких кораблей? - спросил Никольсон.

Лефебр перевел. Матросы молчали.

- Ви есть немы? - закричал француз.

- Никак нет, вашескородие, - ответил Удалой. - Мы не немцы, мы русские...

- Вижю! Дур-р-ак! Капитан спрашиваль: какой ви есть корабль?

- "Наш корабль есть ваш плен", - передразнил Удалой.

- Он с "Авроры"! - крикнул из толпы стрелок, которого Удалой в Кальяо посадил на перуанского быка. - Мы его видели в Кальяо!

- "Аврора"? - спросил Лефебр, схватив Удалого за ворот изодранной рубахи.

- Ага! Старые знакомцы, - усмехнулся Семен.

- Ви? - Лефебр ткнул пальцем Ехлакова.

Он невозмутимо кивнул.

- Ви?

- Так точно, - ответил Зыбин.

- Ви? - обратился француз к Усову.

- Господин офицер, - тихо сказал он. - Я квартирмейстер. Ездил за семьей... Жена, дети вот... - он беспомощно осмотрелся. - Семью пощадите.

Лефебр перевел слова Никольсона:

- Ви есть наш военный приз, по-русски - трофей...

- Курица не птица, кирпич не трофей, - назидательно вставил Удалой.

Удалой все еще досадовал на себя; когда груженый плашкоут вышел из Тарьинской бухты и стали видны фрегаты, Усов приказал было повернуть, но Семен отговорил его. Семен был уверен, что это пришли суда отряда адмирала Путятина, а вчерашние выстрелы - салюты петропавловских пушек...

- Ви есть трофей, - убежденно настаивал Лефебр. - Господин капитан делает вам предложение - перейти на флот ее королевское величество...

- Зачем переходить, - ответил Удалой невозмутимо, - коли вы нас перенесли!

- Но? - торопил Никольсон.

- Терпение, капитан! - Лефебр продолжал объяснять: - Господин капитан сказаль - перейти на службу. Быть свободный матроз под британский флаг.

- Передай капитану, вашескородие, что у нас сроду того не бывало, чтоб матрос на своих руку поднял.

Пленных окружили матросы "Пика". На лицах некоторых кровоподтеки следы недавней схватки с Удалым.

Никольсон сердито инструктировал Лефебра.

- Господин капитан, - сказал француз, - обращается к вам последний раз. Когда ми отпустиль вас, вы будете благодарны?